– Ой. – Я запускаю пальцы в волосы, чувствуя себя немного глупо из-за вспышки гнева. – Зови меня Фэллон. В конце концов, мы же зовем друг к друга по имени, не так ли, Морргот?
В последних лучах дневного света ворон кажется еще темнее.
Он произносит слоги таким образом, что мое имя звучит по-иностранному и необъяснимо более лирично, как будто его неправильно произносили всю мою жизнь. Возможно, так оно и есть.
Что, если мой отец прошептал его моей матери, которая нарекла меня так, когда я родилась? Может, имя взято из вороньего фольклора?
Я спускаюсь обратно с холма, иду по своим следам, прочь от ущелья. Я прохожу почти милю, потерявшись в суматохе своих мыслей, прежде чем поднимаю взгляд на небо, чтобы убедиться, что мой молчаливый спутник все еще следует за мной.
Его золотые глаза прикованы ко мне, и я задаюсь вопросом, отводил ли он вообще взгляд.
Я рву траву для Фурии.
– Расскажи мне о Кахоле Бэнноке.
Я ожидаю, что Морргот взлетит выше, чтобы не отвечать на мой вопрос, но вместо этого он спрашивает:
– Все. Как он познакомился с моей матерью? Как долго они были вместе? Он мертв?
Морргот отвечает не сразу. Перебирает ли он свои воспоминания об этом мужчине, чтобы понять, что можно рассказать незнакомке? Я бы дважды подумала, прежде чем делиться чем-либо с этой птицей.
– А ты?
– Ты доверяешь мне?
Я возмущена тем, что он не колеблется, особенно после всего, что я для него сделала.
Я смотрю прямо перед собой, на бесконечное поле посеребренной травы, и срываю еще пучок.
– Я рискую своей жизнью, чтобы спасти твою.
Мои щеки пылают оттого, что он знает, почему я согласилась собирать железных воронов.
– Бронвен – та, кто рассказал мне о пророчестве; не я придумала его. – Не то чтобы я должна была ему что-то объяснять.
Напряжение, которое сохраняется между нами, перечеркивает всякую возможность подружиться с этой говорящей птицей.
Спустя долгое время я наконец нарушаю тишину:
– Итак, Кахол. Он мертв?
– Тогда где же он? Почему Бронвен разыскала меня, а не его? Почему он бросил меня?
– Где?
Морргот смотрит на мерцающий океан, который простирается из-под горы, как шлейф платья чистокровных.
Мою кожу покалывает.
– На галеоне? Том, который потопил Марко. – Я шепчу, но кажется, что кричу – и боюсь, что преследующие меня войска лючинцев услышат.
– Энтони упомянул о нем, когда рассказывал о битве Приманиви.
Я впиваюсь взглядом в Морргота.
– Он сражается за ваше дело.
– Возможно, он не совсем бескорыстен, но я могу заверить тебя, Морргот, он не касался какой-либо великой запретной тайны, когда рассказывал мне о битве, которая велась до моего рождения. – Я тяжело дышу, отчасти потому, что быстро иду, отчасти из-за раздражения, что это подозрительное существо так плохо думает обо всех тех, кто рискует своим заработком, чтобы вернуть его к жизни. – Знаешь что? Я надеюсь, это принесет ему выгоду.
– Золота из казны Реджио, я полагаю.
– Ты хочешь сказать, что у прорицательницы есть собственные богатства, зарытые где-то в Раксе?
– Тогда откуда, расскажи, возьмется золото?
– У тебя есть золото?
– Потому что ты птица! Откуда у птицы деньги? Хозяин дал?
Я фыркаю. Ничего не могу с этим поделать. Я представляю, как Морргот стучит клювом в двери, зажав в когтях свернутые пергаменты. А потом, что еще более нелепо, я представляю, как он тащит плуг по полю.
– Ты хочешь сказать, что использовал свои железные конечности, чтобы накопить состояние честным путем?