Блестящий черный наконечник стрелы сколот.
Если осколок обсидиана остался внутри ворона…
С разочарованным воплем я отвожу руку назад и бросаю в ущелье стрелу и свою порванную веревку. Я смотрю, как они падают. Я не в силах встретиться взглядом с Моррготом.
Ущелье то появляется, то исчезает из внимания, когда мои веки наливаются жаром, и все же я упорно смотрю на металлического ворона. Я напоминаю себе, что это волшебная птица, не настоящая. Что ни его тело, ни органы не могут быть повреждены.
Что, если это
Статуя кренится и падает в пенящийся поток, клювом вперед, растопыренные крылья не дают ей скользнуть между камнями и утонуть или, что еще хуже, быть унесенной в Марелюче.
Я провожу костяшками пальцев под линией ресниц, чтобы поймать непрошеные слезы.
– Мне жаль, Морргот. Мне так жаль.
Я осматриваю стены, окружающие ущелье, в поисках пути вниз. Взмахи черных крыльев перед моими глазами заставляют веки опуститься еще ниже.
Я не взгляну на Морргота, пока не разработаю новый план.
Однако Морргот не позволяет мне забыть о нем. Он машет крыльями так близко от моего лица, что касается щеки. У него мягкие, как шелк, перья, прикосновение не похоже на пощечину, хотя, несомненно, таково было его намерение.
Тяжело вздохнув, я наконец поднимаю на него глаза.
Он ныряет в ущелье, недостаточно низко, чтобы коснуться своего друга, но достаточно низко, чтобы я с трепетом заметила отсутствие блестящего металла среди пены и камней.
Глава 47
Где…
Из пены поднимается темное облако. Я тру глаза, быстро моргая, потому что этого не может быть.
Был ли наконечник стрелы целым? Вообразила ли я себе тот изъян? Или поток вымыл остатки обсидиана из птичьего тела?
Дым вьется к вершине валуна и превращается в плоть и перья. Второй ворон Лора.
Боги мои! Мне удалось освободить второго ворона Лора!
Кожу покалывает от облегчения и радости.
Я. Это. Сделала.
Волшебная статуя складывает крылья и поворачивает шею, прежде чем запрокинуть голову вверх. Вместо того чтобы смотреть на своего друга, ворон смотрит на меня такими же сияющими и золотистыми глазами, как у Морргота.
Через пару ударов сердца он расправляет крылья и взлетает.
– Куда теперь, Морр… – Последний слог в его имени застревает у меня в горле, когда вороны встречаются, а их тени сливаются в большое пятно.
Вот уже они одно целое.
Одна птица, которая в два раза больше…
Я живу среди тех, кто владеет магией, и все же я поражена.
После того как я добыла Морргота, я поняла, что Бронвен поскупилась на детали. Но теперь… теперь мне интересно, что еще она от меня скрывала. И почему? Такой
Впрочем единственное, что сейчас имеет значение, – как пять воронов помогут Данте занять трон. Любой фейри, столкнувшийся с чудовищной птицей, оснащенной железными клювом и когтями, задрожит от страха, включая короля Люче.
Морргот вылетает из ущелья прямо на меня. Я с трудом поднимаюсь на ноги и отступаю так быстро, что спотыкаюсь. Я размахиваю руками, пытаясь удержаться в вертикальном положении, но в конце концов именно давление тела Морргота на мои плечи удерживает меня от падения. Успокоившись, Морргот кружит вокруг меня, хлопая крыльями, чтобы оставаться на одном уровне с моим лицом.
Когда я смотрю на черного ворона, я снова задаюсь вопросом: то, что я делаю, приведет к гибели моего королевства или к его улучшению? Я напоминаю себе, что, как только Данте станет королем, он сделает меня своей королевой. На этом пустом поле некому дать клятву, тем не менее я произношу ее себе под нос:
– Когда я сяду на лючинский трон, я клянусь быть маяком справедливости и равноправия.
Я замираю и таращусь на Морргота, прежде чем развернуться и осмотреться в поисках обладателя голоса, который только что прогрохотал в воздухе.
– Кто здесь?
Мое сердце покидает грудную клетку и медленно ползет вверх по горлу. Если меня поймают с волшебными воронами, мне не видать ни трона, ни завтрашнего дня, какой бы амбициозной я ни была.
Свет поредел, превратив поле в лоскутное одеяло свинцово-серого и пепельно-лавандового цвета. Я прищуриваюсь, чтобы разглядеть человеческую фигуру, но, кроме ворона и случайного крылатого насекомого, никакое другое существо не портит тусклый пейзаж.
Мне почудился этот голос? Была ли это моя совесть, напоминающая, что надо быть скромной? Если это так, то у моей совести могучий хрипловатый тембр. Довольно мужественный.
Если только это был не человек, а…
– Этот голос… он твой?
Ворон не отвечает, но я принимаю его молчание за согласие.
– Как… как ты разговариваешь?