Дом Цепей

Фелисин вдруг вспомнила, как в детстве любила наблюдать за сражениями Таворы и Ганоса на деревянных мечах. Она еще тогда удивлялась, до чего же легко и уверенно ее сестра держит в руках тяжелый деревянный меч. Как и все дети, Фелисин верила, что окружающий мир останется неизменным, а значит — однажды наступит и ее черед сражаться с братом. Их деревянные лезвия будут ударяться друг о друга, а Ганос — посмеиваться и поправлять ошибки младшей сестренки. В отличие от Таворы, брат никогда не демонстрировал высокомерия. Он играл с нею и учил во время игры.

Но Фелисин так и не довелось взять в руки деревянный меч. Ганос отправился в армию, и в доме стало пусто и уныло.

Теплые, ободряющие воспоминания детства ускользали от нее. Вместо них наплывали другие… Исчезновение брата. Зловещие слухи о его предательстве. И то, что Тавора, стремясь угодить Ласин, сотворила с их семьей. На этом воспоминания о жизни в столице заканчивались. Дальше началась каторга на отатараловых рудниках.

«Но кровь — это цепь, которая никогда не рвется».

Адъюнктесса уже находилась в двадцати шагах от нее и неспешно извлекала из ножен свой отатараловый меч.

«Можно покинуть дом, где мы родились, но сам он навсегда останется с нами».

Фелисин едва удерживала в руках свой меч. Как и доспехи, он вдруг стал неимоверно тяжелым. У нее ныли запястья. Она не помнила, когда успела вынуть оружие из ножен.

А Тавора продолжала идти к ней все тем же ровным шагом, не демонстрируя ни спешки, ни промедления.

«Ни спешки, ни промедления. Наша разница в возрасте — это вечная цепь. Ее невозможно натянуть туже или, наоборот, ослабить. Длина этой цепи всегда одинакова. Меняется, правда, ее тяжесть, но только в одну сторону».

Тавора никогда не отличалась изяществом фигуры и красотой пропорций. Но сейчас старшая сестра показалась Фелисин совершенной. Гибкость тела, легкость походки, никаких лишних движений.

«Мы с тобой одной крови. Но для меня эта кровь тяжела. О, как же она давит на меня».

Чудовищный вес меча тянул Фелисин к земле. Она с трудом подняла клинок.

«Ну же, Тавора, не мешкай. Тебе осталось совсем немного».

Их мечи схлестнулись всего один раз. Звон лезвий оглушил Фелисин. Сила удара передалась ее пальцам. Они разжались, и оружие выпало из руки.

Фелисин кольнуло в грудь. Внутри вспыхнул какой-то странный холодный огонь, от которого начало цепенеть все тело. Ей показалось, что она глядит на себя со стороны и видит, как отатараловый клинок, пробив доспехи и кольчугу, теперь вгрызается в нее.

Давненько уже она не встречалась с отатаралом. Когда-то это была пыль, теперь — металл лезвия, пронзившего ее почти насквозь.

У Фелисин подкосились ноги. Она стала сползать вниз, увлекая за собой меч. Лезвие изогнулось. Но Тавора крепко держала меч, понемногу опуская его, и вместе с лезвием медленно опускалось тело Фелисин.

Девушка не чувствовала ни боли, ни крови. Сквозь щели забрала она глядела на старшую сестру. На шлеме Таворы забрала не было. Тонкая защитная сетка не мешала видеть знакомые серые глаза с равномерно хлопающими ресницами.

«Тавора, сестра моя! Неужели тебе не видно моих глаз? Неужели ты их не узнаёшь?»

Тавора склонилась над нею, но вовсе не затем, чтобы вглядеться в глаза противницы. Сапог адъюнктессы придавил противницу к земле. Затем (это мгновение показалось Фелисин вечностью) она все с той же неспешностью вытащила свой меч.

«Кровь. Вот наконец и кровь. Есть лишь один способ уничтожить цепи, которые невозможно разбить, — умереть. Я не произнесу ни слова. Наслаждайся своей победой, Тавора. Вот только я никогда не понимала, зачем ты это сделала? Мстила за то, что я не желала подчиняться твоей воле? Ты искренне верила, что я ненавижу тебя. Нет, Тавора, это ошибка: на самом деле я любила тебя, но только не так, как тебе хотелось бы. Неужели ты не догадывалась?»

Адъюнктесса убрала ногу с ее груди, однако Фелисин по-прежнему ощущала тяжесть сестринского сапога.

«Тяжело… Очень тяжело… Мама, посмотри на своих дочерей… если тебе оттуда… нас видно».

Карса подхватил Леомана, не дав ему упасть. Потом подтащил его к себе.

— Послушай меня, друг. Она мертва. Ваша война проиграна. Скажи своим воинам, чтобы спешно убирались отсюда.

Леоман провел рукой по глазам. Выпрямился.

— Мертва. Зачем она вообще туда полезла? — Его лицо исказила гримаса боли. — Откуда я знал, что Ша’ик не умеет сражаться?

— Не умела и не хотела учиться. Верила, что богиня ей поможет. А ее богиню убили. Теперь они обе мертвы. Эта война проиграна, друг.

Внизу, в долине, адъюнктесса стояла над трупом Ша’ик. Обе армии молча смотрели на нее.

— Что-то малазанцы не кричат от радости, — заметил Карса.

— Они — солдаты и умеют отличать поединок от убийства.

Леоман повернулся туда, где его ждал Корабб, держа поводья лошадей.

— Мы направляемся в Й’Гхатан. Поехали с нами, Тоблакай.

— Не хочу, — отрезал Карса.

Леоман молча забрался в седло, взял у Корабба поводья.

— Тогда счастливого пути тебе, Тоблакай.

— И тебе тоже, Леоман Неистовый.

— Если Л’орик вернется… оттуда, скажи ему… — Голос Леомана дрогнул. — Помоги ему.