Дом Цепей

— Магический Путь Худа здесь не годится. Возможно, сам он и летает вокруг кругами, но приближаться сюда не спешит. Худ выжидает. Ему же все равно, чья возьмет. Добыча так и так будет. А увяжи-ка лучше свою куколку с… Покровителем Убийц.

Бутылка даже вздрогнул.

— С Узлом? Ну, он тоже крутится неподалеку.

— Что-то я тебя, Бутылка, не пойму, — встряла Улыбочка. — Ты же говорил, что твой Магический Путь — Меанас. А теперь оказывается — ты и с Путем Худа знаком. И колдовать умеешь. Это правда? Или покрасоваться перед нами решил?

— Потом сама увидишь. А сейчас перестань шлепать губами. Мне нужно сосредоточиться.

Солдаты уселись в кружок. Струнка неотрывно глядел на палочки и прутики, воткнутые в песок перед магом. Подержав куклу в руках, Бутылка поместил ее в середину. Удостоверившись, что кукла стоит на своих травяных ножках, он осторожно убрал руку.

Часть прутиков была поставлена в виде забора. «Стена Вихря», — догадался Струнка, когда эти прутики задрожали, будто камыши на ветру.

Бутылка что-то бубнил себе под нос. Слов никто не разбирал, но тон мага был требовательным. Потом бормотание почти стихло. Чародей с шипением выдохнул из себя воздух и открыл глаза.

— Бесполезно.

Прутики перестали дрожать.

— Можно мне войти в твой круг? — спросил Струнка.

— Входите.

Сержант выдернул куклу, после чего перенес ее… по другую сторону «стены Вихря».

— Попробуй теперь.

Бутылка наклонился вперед и вновь закрыл глаза.

«Стена Вихря» опять задрожала. Несколько прутиков опрокинулись и упали. Солдаты дружно охнули. Молодой чародей наморщил лоб.

— Кукла… она не движется. Я чую присутствие Узла… близко, совсем близко. Ощущаю магическую силу. Только не пойму, из куклы она идет или наоборот.

— Ты прав, — сказал Струнка и вдруг заулыбался. — Кукла неподвижна. Зато ее тень движется.

— Королева Грез, храни меня в эту ночь, — проворчал Спрут. — Довольно с меня ваших фокусов. — Сапер встал. Чувствовалось, что он был взбудоражен и даже напуган. — Худ бы побрал эту магию. Пойду-ка я лучше спать.

Ритуал внезапно оборвался. Бутылка открыл глаза. С лица парня обильно капал пот.

— Ну почему она сама не двигалась? Почему только тень? — растерянно спросил чародей.

— Правильнее сказать, он, — усмехнулся сержант. — Не двигался, потому что еще не готов.

— Так, значит, это… сам Узел? — предположила Улыбочка.

— Не знаю, — все так же растерянно ответил маг.

Струнка молча отошел в сторону.

«Нет, парень, это не Узел. Это некто получше его. В смысле, лучше для нас с тобой и для каждого малазанского солдата. Он здесь, по другую сторону стены Вихря. И я точно знаю, на кого он точит свои кинжалы… Проклятое пение! Хоть бы на часок умолкло!»

Его мозг осаждали голоса. Они атаковали сразу со всех сторон. Им было мало, что Гамет и так признал свою вину за гибель солдат. Голоса никак не желали его оставлять. Это вопили души погибших; их руки тянулись к нему из-за Врат Худа, разрывая костлявыми пальцами его мозг.

Гамет хотел умереть. Если недавно он сознавал свою бесполезность, то теперь был вынужден признаться себе в полной никчемности. Он примкнул к позорному списку бездарных командиров, по чьей вине были напрасно пролиты реки солдатской крови. Их имена знали не только военные историки. Это была живая история, и не один новобранец просыпался в холодном поту, наслушавшись рассказов у походного костра.

Голоса сводили Гамета с ума. Они и неуверенность, от которой цепенело все тело. Ему было зябко. Дневной зной — иллюзия. Ему только казалось, что он страдает от жары и даже обливается потом. Внутри он всегда дрожал от холода, и его не спасали ни теплые шкуры, ни пламя костров. О эти всепоглощающий холод и слабость, с недавних пор хозяйничающая в его теле. Она повелевала руками и ногами. Она разжижала кровь. Иногда Гамету думалось, что его сердце гонит по жилам мутную воду.

«Я сломлен. Первое же сражение показало адъюнктессе абсолютную мою непригодность».

Хорошо, что теперь его место занял Кенеб. Вот кто будет настоящим командиром легиона. Он еще сравнительно молод, и у него есть семья. Есть за кого сражаться и куда возвращаться. Для солдата это очень важно. Сознание, что где-то тебя помнят и ждут, — волшебная «палочка-погонялочка», придающая силу и смысл жизни. У самого же Гамета не было ни того ни другого.

«Довольно тешить себя иллюзиями, будто Тавора нуждалась во мне. Их семья распалась, и я оказался бессилен что-либо сделать. Кем я был? Всего лишь командиром домашних стражников, безропотно исполняющим приказы хозяйки. Даже в тот день, когда мое слово могло изменить судьбу Фелисин, я покорно встал навытяжку, отсалютовал и привычно произнес: „слушаюсь“».

Гамет всегда знал, что слаб духом. Жизнь в изобилии предоставляла ему возможности продемонстрировать это постыдное качество. Неужто Тавора не замечала его изъян? Неужели принимала малодушие за верность, за умение беспрекословно выполнять любые приказы, какими бы чудовищными они ни были?

— Громко.