Дом Цепей

— Когда-нибудь, Гамет вы обязательно расскажете мне, чем адъюнктесса сумела завоевать вашу непоколебимую верность.

«Тин, ты же неглупый человек. Неужели сам не догадался, что ничем. Как будто верность обязательно нужно завоевывать? Лучше бы не мучил старика своими вопросами».

— Вот как ни крути, но вера — удел глупцов, — громогласно заявил Геслер.

Струнка отвернулся, чтобы сплюнуть набившуюся в горло пыль. Они не шли, как положено солдатам, а медленно брели. Три взвода тащились за повозкой, груженной их припасами.

— Почему ты так считаешь? — спросил он у Геслера. — Даже зеленые новобранцы знают главное правило: солдат обязательно должен во что-то верить, иначе ему крышка. Во-первых, в то, что товарищи, которые рядом с ним, в случае чего обязательно помогут. А во-вторых, что еще важнее, в собственную неуязвимость. Вера эта необъяснимая и ничем не подкрепленная. Но отними ее — и лучшего бойца убьют в первом же сражении. Нет, Геслер, ты не прав, на вере держится любая армия.

Сержант поморщился, а потом кивком головы указал на дерево, мимо которого они проходили.

— Что ты там видишь? Я спрашиваю не про разные косички и бусинки, а про то, что под ними. Дыры от шипов видишь? А следы крови и всего, что изливалось из казненных? Давай, спроси призрак солдата, казненного на этом дереве. Поинтересуйся у него насчет веры.

Струнка ничуть не смутился.

— Предать веру еще не значит уничтожить само понятие веры. Бывает, что измена, напротив, лишь укрепляет ее.

— Для тебя это, может, и так. Но кое-где слова и высокие идеалы оказываются пустым звуком. Да, Скрип. Кто у нас красуется впереди армии? Знамо дело — адъюнктесса. Кучка старых виканских солдат предъявила ей свои требования, а Таворе и ответить нечем. Не нашла ничего лучше, как ввязаться с ними в спор. Тебе повезло служить под началом Скворца и Дуджека. А знаешь, кто был моим командиром перед тем, как я загремел в береговую охрану? Корболо Дом. Могу поклясться: у него в шатре стоял алтарь в честь Скворца.

— Что ты городишь, сержант? Чтобы Корболо Дом… молился на нашего командора? Или тебе голову напекло?

— Корболо молился не на того Скворца, которого ты привык видеть. А на человека, не осуществившего то, что было ему по силам.

Струнка покосился на Геслера. Позади них топали Ураган со Смоляком. Возможно, они слышали слова сержанта, однако никто из них не проронил ни звука.

— «Не осуществившего то, что было ему по силам»? Что-то я не пойму, о чем ты толкуешь.

— Это не мои слова, а Корболо Дома. Я часто слышал от него: «Если бы только этот сукин сын действовал пожестче, он бы захватил трон». Корболо считал, что Скворец предал и его, и всех нас. И перебежчик Дом не простил ему этого предательства.

— Я ему не завидую, — сказал Струнка. — Думаю, императрица отправит сюда генабакийскую армию, чтобы окончательно разгромить мятежников. Вот тогда Корболо и выскажет Скворцу все свои претензии.

— Забавно было бы послушать, — раскатисто засмеялся Геслер. — Но я другое хотел сказать, Скрип: твои командиры стоили того, чтобы в них верить. Нам же такой удачи не выпало, оттого мы и к вере относимся по-другому.

Деревья, окаймлявшие Арэнский тракт, превратились в храмы под открытым небом. С ветвей свисали всевозможные амулеты и украшения. На шершавой коре каждого ствола были нарисованы человеческие фигуры, изображавшие казненных. На живых солдат, идущих мимо, это производило тягостное впечатление. Сами собой смолкли разговоры. Даже синее небо над головой казалось серым.

Эти деревья хотели было срубить, но Тавора строго-настрого запретила их трогать.

«Интересно, не жалеет ли она теперь о своем решении?» — подумал Струнка.

Взгляд сапера переместился на одно из новых знамен Четырнадцатой армии, которое то выныривало из-за облаков пыли, то опять скрывалось за ними. Адъюнктесса верно поняла затею с костяшками: повернуть знамение вспять. Тому же замыслу подчинялись и армейские штандарты. На них был изображен смуглый долговязый человек, тонкорукий и тонконогий. Высоко над головой он держал кость. Все прочие детали едва проступали сквозь охристую дымку фона. Границей служило переплетение темно-серой и пурпурно-красной полос — цветов Малазанской империи. Человек стоял перед стеной песчаной бури.

«А ведь, как ни странно, подобное знамя вполне подошло бы и самой Ша’ик! А две противостоящие армии — чем не зеркальное отражение друг друга?»

Сколько странных совпадений! Они с самого утра не давали Струнке покоя, будто личинки кровных слепней, попавшие под кожу. Сапера лихорадило. В голове едва слышно звучала мелодия, пробившаяся неведомо откуда. Назойливая, неумолчная, жутковатая, от которой по всему телу шли мурашки. Струнка мог побиться об заклад, что раньше никогда не слыхал этой песни.