Дом Цепей

Тоблакай пробирался между деревьев мертвого сада, чьи белые стволы больше напоминали камни. Даже сейчас, будучи один, он жаждал уединения. И не находил его. В ушах стоял несмолкаемый лязг цепей, перемежавшийся с предсмертными криками. Увы, таинственная, но ощутимая сила пустыни Рараку не давала ему успокоения. Тоблакай уповал именно на Рараку, а не на Вихрь Дриджны, ибо знал: тот для древней пустыни — все равно что малое дитя. Рараку видела множество таких вихрей, и все они рано или поздно затихали в ее песках и среди обломков скал. Священная пустыня хранила свою собственную тайну, которая, по сути, и удерживала тут его самого. Карса верил: именно здесь он обретет настоящую истину.

Несколько месяцев назад он преклонил колени перед Ша’ик Возрожденной — совсем молоденькой женщиной, речь которой выдавала в ней чужестранку. Она вышла к развалинам, неся на себе безрукого старика. Карса склонился перед Избранницей не потому, что был готов стать ее рабом, и не под влиянием внезапно вспыхнувшей веры. Появление новой Ша’ик принесло ему облегчение: теперь он сумеет увести Леомана из этого места смерти и позора. Позор ложился и на него тоже: ведь они оба не уберегли Ша’ик-старшую от гибели. Пророчицу убили, но отнюдь не боги, а умело пущенная стрела воина «красных клинков». Карса тяжело переживал поражение. Нет, он не верил в возрождение Ша’ик: просто-напросто жестокая и безумная богиня Вихря нашла себе новую жертву, которая будет служить ее замыслам. Видел Карса и то, как эта новая жертва с готовностью согласилась играть отведенную ей роль. Понимала ли она, чем закончится игра? Скорее всего, понимала. Но у новой Ша’ик были свои причины жаждать власти и могущества.

«Веди нас, воитель».

Эти слова горестным и насмешливым эхом звучали в мозгу Карсы. Место, по которому он сейчас шел, находилось в лиге от городских развалин. Окаменевшие деревья казались солдатами, которые ждали приказа воителя. А ему требовалось войско для защиты собственных убеждений и безудержного упрямства. В этом Избранница была очень похожа на него самого. Нет, не на нынешнего Тоблакая, а на самоуверенного воина Карсу Орлонга, который с армией, состоявшей из… двух всадников, отправился покорять низинников.

Ша’ик-старшая была совсем другой. Откровение Апокалипсиса пронизывало все видения этой удивительной женщины; оно проникло в самое ее сердце и отложилось в костях. Она заглядывала Карсе в душу и предостерегала его об ужасных событиях грядущих дней. Нет, она не давала ему четких предписаний. Предсказания Ша’ик отличались свойственной всем пророкам иносказательной неопределенностью. И все же они сделали Карсу более бдительным и наблюдательным.

Пожалуй, в ту пору наблюдение было главным его занятием. Безумие, наполнявшее душу богини Вихря, просачивалось в кровь каждого из воителей и отравляло ее… Вопреки всем разговорам о свободе, Вихрь Дриджны породил не войну за освобождение Семиградья, а бунт. Самый настоящий мятеж. И врагом Воинства Апокалипсиса была отнюдь не Малазанская империя. Они сражались против… рассудка. Против порядка, достойного поведения. Словом, против всего того, что Леоман называл «правилами здравого смысла». Какое причудливое сочетание: здравый смысл и сознание Леомана, затуманенное сизым дымом дурханга. Иной раз Карсе казалось, что его синеглазый товарищ бежит от страшной действительности, загораживается зельем, придающим его взгляду сонливость, а словам — бессвязность.

«И я охотно бы поверил в это, но вот что странно. При мне Леоман никогда не курил дурханг и не пил настой из листьев этой одурманивающей травы. Я всегда вижу лишь последствия, дружище. Тебя клонит в сон, однако засыпаешь ты только тогда, когда тебе надоедает говорить и спорить».

Карса подозревал, что Леоман, как и он сам, просто выжидает подходящего момента.

Вместе с ними медлила и Рараку. Возможно, она ждала именно их. Священная пустыня обладала даром, о котором знали немногие. Еще меньше оказалось тех, кто способен его принять. Этот дар поначалу оставался невидимым или незамеченным. Он был слишком древним, чтобы облекаться в слова и принимать зримые очертания.

Тоблакай, выросший в лесистых горах, довольно скоро полюбил пустыню. Полюбил огненные краски ее песка и камней, колючие растения и бесчисленных обитателей. Едва лишь темнело, как Рараку наполнялась ими, умеющими бесшумно бегать, ползать и летать в прохладном ночном воздухе. Юноше нравились ненасытная ярость всех этих созданий, нескончаемые танцы охотника и жертвы, разворачивающиеся на песке и скалах. Пустыня изменила и самого Карсу. Его кожа стала смуглой и обветренной, мышцы — тугими и жилистыми, а глаза привыкли смотреть с прищуром.