Дом проклятых душ

Не важно, кто его спас, ангел, призрак или Капитанская дочка собственной персоной! Главное, что у него теперь свободны руки и ноги, а в голове прояснилось. Тело еще болит, но это ерунда, с этим он справится. Однажды, еще во время студенческой практики (Горностай учился на геологическом факультете в Самаре, в Нижнем Новгороде такого факультета не было), когда исследовали осадочный чехол Жигулевского разлома, в котором происходит постоянное выделение гелия и родона из недр земли, и излазили, конечно, все знаменитые Жигули, Горностай сорвался с горы Молодецкой и не убился только каким-то чудом. Убиться не убился, но побился крепко! По сравнению с той болью эта боль, которой подвергал его мучитель, была вполне переживаемой, и если бы не муки жажды, да, прежде всего жажды, а не голода, он ослабел бы куда меньше.

Но что же это он лежит-полеживает да думы думает?! Кто бы его ни держал в плену, сейчас-то он свободен! Надо бежать отсюда.

Горностай не без труда спустил ноги с лавки и увидел то, что уронил на пол.

Телогрейка. Поношенная телогрейка. В карманах что-то тяжелое – он помнил стук, с которым ватник ударился об пол.

Горностай потянулся было поднять его, но тут же о нем забыл и принялся озираться.

Связанным он лежал в какой-то безликой комнатушке, тоже оклеенной местами бумагой, как в той комнате, в которую он так необдуманно вбежал. Выгоревшая, ссохшаяся бумага довольно пугающе шуршала, в полубреду Горностаю постоянно слышался какой-то шепот, вроде бы даже шаги чьи-то… Однако сейчас он оказался совсем в другой комнате – с бревенчатыми стенами, с большой печью, на которой что-то кипит, с двумя дверьми.

Горностай вскочил, кинулся сначала к одной, к другой, толкал, дергал, пока не убедился, что они закрыты.

Хотелось пить. На полу стояло ведро с водой, в котором плавал ковшик.

Горностай нагнулся, набрал в ковшик воды, поднес было к губам… И опустил ковшик в ведро.

Вдруг всплыла в памяти – или воображении? – сцена: он просит воды. Капитанская дочка бросается к ведру, к этому самому ведру, зачерпывает ее ковшом, но вдруг замирает, словно испугавшись чего-то. А потом подносит к губам Горностая бутылочку воды и говорит: «Вот эта бутылка и еще чай в термосе – все, что у нас есть. Придется экономить, пока я не найду, как отсюда выбраться. Черт, вот же дура, как я могла забыть ту бутылку, которая рядом с тобой стояла?! Дура и есть…»

Он помнил каждое слово, которое она произнесла. Он помнил свой дурацкий вопрос: «Откуда ты взялась?»

Сейчас следовало спросить: «Где ты? Куда ты пропала?!»

Не было ни девушки, ни термоса с чаем. Почему она ушла? Или ее увел тот, кто появился потом?

Да, Горностай помнил, кто-то еще был в комнате. Его мучитель, вот кто! Горностаю тогда казалось, что он слышит его голос в бреду… а может быть, это был не бред?

От напряжения заболела голова, и Горностай потер виски, подышал глубоко, чтобы успокоиться и собраться с мыслями.

В комнате тонко, пряно пахло сухими травами, развешанными по стенам. Пахло горячей водой от ведра. И еще чем-то пахло довольно неприятно, и это еще мягко сказано. А если называть вещи своими именами, то просто воняло.

Довольно скоро Горностай сообразил, что неприятный (хм!) запашок исходит от него.

Не удивительно, если вспомнить, что он двое или трое суток, а то и больше лежал связанным, и этот скот с бледно-голубыми глазами не позволял ему подняться и ни в какой туалет, сволочь, не водил!

От осознания этого Горностай почувствовал себя оскорбленным до такой степени, что, во‐первых, убил бы своего мучителя на месте, если бы тот сейчас попался ему под руку, а во‐вторых, понял, что не должен оставаться в таком состоянии ни минуты лишней. Крепости его духа хватило на то, чтобы выдержать пытку голодом и жаждой, но выдержать пытку отвращением к себе он не смог.

И она – она! Капитанская дочка! – видела его таким! Она вела его по каким-то коридорам, поддерживая, приобнимая!

Может быть, она не выдержала отвращения к нему, этой вонищи не выдержала, вот и сбежала?

«Это все был бред! – внушал себе Горностай, чтобы не застонать от внезапного приступа горя. – Мне померещилось. Я не знаю, кто меня сюда притащил, кто оставил бутылку! И хватит рефлексировать, давай-ка делом займись».

Огляделся, отыскал в углу большой серый таз с ободранной эмалью, схватил ковшик, плавающий в ведре, начерпал сначала кипятка из кастрюли, потом добавил чуток холодной воды и принялся яростно мыться. Мыла не нашлось, мочалки тоже, и сбрить щетину было нечем, но само ощущение горячей воды на теле возносило к истинному блаженству! Горностай моментально почувствовал себя лучше, а главное, чище. Силы возвращались к нему.

Конечно, он безобразно наплескал вокруг, когда мылся, но, пока тело обсыхало (полотенец для него тоже не припасли!), нашел в углу какую-то дерюжку, кое-как подтер пол, поставил таз в угол – вынес бы, выплеснул бы грязную воду на улицу, но двери-то заперты! – и только сейчас обратил внимание, что в комнате нет окон.

А между тем в ней было светло…