Дом проклятых душ

Нормальный, не идиотский, не пошлый предлог. Что попало для нее не годилось, Горностай это чувствовал. Что годилось для других, для нее не годилось, Горностай и это чувствовал! Больше всего ему хотелось сказать ей правду: «Мне кажется, я вас искал всю жизнь. Мне кажется, я вас знаю сто лет и больше. Мне кажется, я любил вас всегда!»

Вопрос только, осмелится ли он ляпнуть что-то подобное?!

От волнения он все ускорял и ускорял шаги, почти бежал, долетел до Почтового съезда и решил отдышаться за углом, а потом пойти навстречу… кому? Интересно, как ее зовут, девушку с русыми пушистыми волосами и серыми глазищами, с таким простым и милым русским лицом? Если Капитанская дочка – значит, Маша Миронова?

Неужели Маша Миронова?! Вот чудо!

В этот момент Горностая окликнула какая-то девица, одетая до того чудно и нелепо, что он сначала пялился на нее изумленно, а потом вспомнил, что на Рождественской вечно проходят какие-то фестивали да концерты народного и не слишком народного искусства. Наверное, эта девица тоже с какого-нибудь фестиваля или концерта. Что он еще запомнил, это удлиненные желтые глаза, медный бубенчик на шее и странный выговор: она протягивала звук е, даже безударный.

Впрочем, Горностай не обратил на это особого внимания. Она его с первого слова ошарашила:

– Помогите-е! У меня ре-ебенок забе-ежал в какой-то дом и пропал. А я боюсь туда заходить.

Первой мыслью было – ну и мать, которая боится куда бы то ни было пойти за своим ребенком! Горностай никогда в жизни не забывал, как его не умеющая плавать мама, явившаяся посмотреть, как учится плаванию ее семилетний сынуля, прыгнула в бассейн, когда у Ваньки свело ногу и он начал бестолково бить руками по воде, скривившись от боли. Горностай был тогда еще пацан и не слишком умел владеть собой.

На счастье, рядом оказалось много хорошо плавающего народу, обоих вытащили. Дольше всего спасали мамины туфли, свалившиеся с ее ног и потонувшие. И маме, и сыну было немного смешно, немного стыдно, однако этот случай Иван запомнил на всю жизнь, отчаянное выражение маминого лица запомнил – и с тех пор чувствовал себя невероятно защищенным. Само собой, он ни за что не решился бы подвергнуть маму даже малейшей опасности, он сам за нее готов был вступиться в любую минуту и спасти от любой беды, однако само ощущение ее беззаветной, неиссякающей любви всегда значило для него много, очень много!

Вот это Горностай и вспомнил в первую очередь, когда желтоглазая поборница народного искусства заговорила про своего ребенка. «Наверное, она не мама, а просто нянька», – решил он. Потом представил себе этого перепуганного малыша – и страшно его пожалел.

Он любил детей. Если он когда-нибудь женится, то у него будет не меньше троих детей. Если, конечно, удастся найти женщину, которая тоже хочет большую семью…

А интересно, как относится к детям и большим семьям та девушка, которую он хотел догнать?

Горностай преодолел мгновенный приступ отчаяния, охвативший его при мысли, что Капитанская дочка может уйти, пока он будет искать ребенка, уйти и пропасть, и неизвестно, удастся ли ее найти! – и почти побежал за желтоглазой особой, которая проворно перебирала ногами в чрезвычайно нелепых башмаках и причитала:

– Скоре-ей! Скоре-ей!

Наконец она запыхалась так, что могла только рукой ткнуть под арку, где виднелась какая-то обшарпанная развалюха, стоявшая посреди полынных зарослей.

Она нервно, прерывисто всхлипывала, вытирая глаза руками.

– Возьмите! – Горностай выдернул из кармана джинсов пачку одноразовых платков, протянул девушке, краем глаза увидел, что выпала визитка, только хотел нагнуться за ней, как вдруг раздался такой крик, что у него зазвенело в ушах.

Резко повернулся и увидел на крыльце развалюхи какого-то изможденного типа в сером пиджаке и кирзовых сапогах.

Это он орал!

Крик его был нечленораздельным, безумным, словно у маньяка, и Горностай, решивший, что именно этот тип удерживает ребенка в доме, ринулся вперед.

Маньяк заорал еще громче и бросился обратно, Горностай – за ним.

Взлетел с разбегу на крыльцо с покосившимися ступеньками. Ободранная дверь захлопнулась прямо перед его носом, но Горностай рванул ее, влетел внутрь, помнится, изумился, что комната там и сям оклеена листами пожелтевшей бумаги, чем-то неразборчиво исписанной, с разгону пробежал несколько шагов… и тут сзади его ударили по голове так, что он мгновенно рухнул без сознания, а очнулся уже связанным объектом издевательств того узколицего, с бледно-голубыми глазами.

* * *

Маша вбежала и замерла, хотя Гав изо всех сил подталкивал ее лапами. Но она не могла сдвинуться с места, потому что увидела обнаженного по пояс Горностая, который лежал на той самой лавке… кажется, на той же самой лавке, на которой Маша его оставила несколько часов назад. А над ним склонялся не кто иной, как этнографичная девка с Почтового съезда с этими своими козьими грудями.