Дом проклятых душ

– Был, – перебил Донжа злорадно. – Был ты, голубчик, унтером! Слышал я о полиции твоей и о тебе слышал. Земля слухом полнится, это ты верно сказал! Вот и прошел слух: завелся среди стражников этакий Иван Горностай – молодой, ретивый, хитрый, храбрый. У него-де взгляд, будто у коршуна, он-де ворона на лету этим взглядом собьет! На месте ему не сидится, в городе он скучает, рыщет по губернии – и ретивости его лихие люди начали побаиваться. Все тебя боятся. Кроме меня! Ты про меня сведом – а я про тебя. Прослышав о пропаже людей в Завитой, ты решил сам выведать, что происходит, и изобличить злодеев. Начал ты за мной следить, тайно в Завитой бывая, – и вызнал-таки все про мои дела. Кое-кто тебе помогал из местных, рассказывал о том, что я творил… известно кто!

– Известно? – с тревогой спросил Горностай.

– Да! – торжествующе хохотнул Донжа. – Дочь моя Марусенька. Предательницу накажу достойно.

– Она не виновна! – подался вперед Горностай, не сдержав болезненного стона. – Это я, я ее улестил… Не тронь ее, пожалей!

– Ишь, какой жалостливый! – вызверилась Глафира и вдруг бросилась к двери. – Погоди, батюшка, не убивай его еще минуточку, сейчас вернусь, помогу тебе!

– Вот моя истинная дочь! – похвалил Донжа, с улыбкой глядя ей вслед. – А Марусенька слаба, ох слаба сердцем! Вечно ныла, что ей убитых мною людей жалко. Уж не знаю, в кого такая уродилась. Не в меня и уж точно не в другого своего отца! Знаешь о нем?

– Знаю! Глафира похвастать успела, – с отвращением проговорил Горностай.

– Мать ее тоже не ведала пощады, – продолжал Донжа. – Не иначе, Ефимовна ее заразила жалостливостью, когда жизнь ей спасала!.. Но ты не бойся за свою полюбовницу, Горностай. Пальцем ее не трону! Жизнь у нее не отниму, а то отниму, из-за чего ты ее в пособницы себе выбрал. Счастье, что у меня другая дочь есть! – Он кивнул на дверь, в которую убежала Глафира. – Она-то жалости не знает! Она тебя и выдала, Горностай.

– Знаю, – слабо, чуть слышно проговорил тот. – Глафира мне и об этом и разболтала. А еще поведала, какая участь меня ждет.

– Ну и что? – с любопытством воззрился на пленника Донжа. – Страшно тебе стало?

– Да я ж тебе уже говорил, что никто дольше своего часа не проживет, – спокойно ответил Горностай. – Я знал, на что иду. Благодарю бога, который дал мне узнать перед смертью, что жена моя беременна, а значит, род Горностаев продолжится!

– Да тебе что с того? – удивился Донжа. – Мне вот плевать, продолжится мой род или нет. Мне главное – побольше богатства нажить. С тобой разберусь и сызнова зачну шуровать по большой дороге.

– Зря ты так думаешь, – мстительно улыбнулся Горностай. – Мои хожалые все видели, все знают! Они доложат господину Метревелеву о том, что здесь случилось, и он новых полицейских пошлет в Завитую, да числом побольше, да получше вооруженных. От них тебе не уйти! Обшарят они твой дом, найдут твои сундуки, трупы убитых тобой людей найдут, куда бы ты их ни запрятал…

– Вот уж нет! – с явным удовольствием вскричал Донжа. – Трупов им вовек не сыскать. Есть здесь одна каморка… Некогда в ней устроил я кумирню для сатаны. Туда он мне и явился, когда я ему душу продал. А после того как исчез он, в стене осталась дыра. Не на улицу та дыра ведет, а неведомо куда, в некую бездну бездонную. В нее я и сбрасывал трупы всех, кого жизни лишал в своем доме. И труп исчезал бесследно в той бездонной бездне! Об этом никто не знает, ибо я ту дыру доской заслонял, а каморку запертой держал. Никому больше туда ходу нет, кроме меня.

– Так ты душу сатане продал… – с ужасом простонал Горностай. – Да будь же ты проклят, христопродавец!

– А ты святой, что ли? – ухмыльнулся Донжа. – У всех свои грехи! Небось и у тебя руки кровью забрызганы, полицейский унтер-офицер! Однако хватит болтовни! Настал твой смертный час!

Донжа распахнул армяк, и оказалось, что за его красный замызганный кушак засунуты топор и нож.

– Ну что же, – спокойно перекрестился Горностай. – Верши свое кровавое дело. А я славно пожил, многих татей порешил. Не жалко помирать! Жаль только, не увижу сына своего да не увижу, как ты смертную муку примешь.

Внезапно распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Глафира, волоча на веревке большого головастого пса.

Маша так и ахнула. Это был Гав! Гав с его меделянской широкой головой и умными глазами, жесткой шерстью, словно бы наморщенной мордой, обвисшими ушами, крепкими лапами и острыми зубами!

Она покосилась на пса, который стоял рядом с ней, глядя на того, другого, приведенного Глафирой, – и внезапно ей стало ясно, что сейчас произойдет… вернее, стало ясно, что именно произошло в доме Донжи в тот день, когда был убит Иван Горностай.

В это было невозможно поверить, и все же она не сомневалась в том, что угадала верно.

Потрясенная Маша хотела зажмуриться, но чувствовала, что должна на это смотреть, должна это увидеть!

* * *