Дом проклятых душ

Фирочка-Ирочка-Глафирочка! Итак, она все же добралась до Горностая, как и предсказывал Жука! Причем эта пакость смотрела на лежащего мужчину с такой жадностью, что Маша даже подалась вперед, истинно готовая вцепиться ей в волосы, и, не исключено, вцепилась бы, однако заметила, что грудь Горностая перетянута какой-то тряпкой, заскорузлой от крови. И у него была серьга, серьга в левом ухе!

Конечно, вполне возможно, что, пока Маша бегала от Жуки и пробиралась в Завитую, Горностай был ранен и перевязан первой попавшейся под руку холстиной, однако за пару-тройку часов та определенно не успела бы так почернеть и заскорузнуть. Кроме того, откуда взялась серьга?

Что за бред?!

Нет, никакой не бред.

Это не тот Горностай, которого она оставила лежащим на лавке, накрыв его телогрейкой. То был второй Горностай, а это – первый! Тот, который свел с ума Машу своим шепотом, своими темными глазами, окруженными синими тенями, тот, который…

Тут у Маши перехватило дыхание: она увидела, что делает Глафира!

Горностай, очевидно, спал или лежал без сознания, и Глафира начала его ласкать, сначала легонько, осторожно, потом все грубей и откровенней.

Когда ее шаловливая ручонка скользнула в штаны Горностая, Маша, честное слово, не сдержалась бы и дала Глафире пинка, однако Горностай, оказывается, мог и сам за себя постоять: не открывая глаз, он сам пнул Глафиру так, что она отлетела в противоположный угол избы и шлепнулась на спину.

Бубенчик ее громко зазвенел, а этнографическая юбка высоко задралась, открыв поросшие густой шерстью ноги.

Горностай взглянул на нее, брезгливо сплюнул и перекрестился.

– Продери глаза! – вскричала Глафира, подскакивая с таким проворством, словно была резиновой. – Думаешь, это снова Марусенька явилась твою любовь выплакивать?

– Да мне не все ли равно, та сестра или другая? – равнодушно проговорил Горностай, ложась поудобней.

Впрочем, это движение, очевидно, причинило ему сильную боль, потому что лицо его исказилось, и следующие слова он произнес уже с трудом:

– Тебе и ей один ответ: пошли от меня прочь!

Стон, невольно сорвавшийся с губ Горностая, явно доставил Глафире удовольствие, потому что она злорадно ухмыльнулась, прежде чем спросить:

– Ну, ладно, Марусенька перед тобой виновата, а меня почему гонишь?

– Да ты на ноги свои посмотри, – бросил Горностай брезгливо. – Что юбкой да башмаками прикрываешь? Вот-вот! С козами сроду не сношался, не стану и впредь скоромиться. Вали отсюда, волочайка, в лес да на болото, к лешему на шишку, может, ему с тобой тудысюдыкаться охота, а от меня отвяжись!

Так… известный Маше синонимический ряд слов «непотребная женщина», «пошел ты на…», «мужской половой орган» и «иметь интимные отношения» внезапно обогатился самым причудливым образом!

Невесть почему откуда-то (откуда-откуда, из «Поднятой целины», конечно!) высунулся посланец партии Семен Давыдов и бросил пренебрежительно: «Девочка ты фартовая, слов нет. И нога под тобой красивая, да только вот… только не туда ты этими ногами ходишь, куда надо, вот это факт!»

Говорил Давыдов это Лушке, однако в сходной ситуации!

Лушка обиделась. Глафира, судя по мстительному блеску ее желтых глаз, тоже.

Прямо скажем, было на что…

– А Марусенька как же? – процедила Глафира сквозь зубы, поправляя задравшуюся юбку. – Ее-то ты имел!

– Ты сестрицу свою спроси, кто кого имел! – огрызнулся Горностай. – Едва понял, что Марусенька – оборотень, только она меня и видела. А уж какие ковы наводила, какими зельями опаивала – за это я не ответчик. Сама знаешь, ведьма такой силы, какой твоя сестра обладает, небось и Добрыню Никитича взнуздала бы да заставила везти ее на Лысую гору… если бы он, конечно, хребет ей загодя не переломил тележной осью. Вот я опоздал, не переломил хребет сестрице твоей, потому и лежу здесь да смерти жду.

– Моя сестра ведьма, да ведь и я ведьма! – заносчиво воскликнула Глафира. – Тоже могу на тебя такие ковы навести, так озелить [18], что будешь орать от восторга и не захочешь с меня слезать.

– Вот уж не думал, – проговорил Горностай с невеселой усмешкой, – что буду Марусеньку благодарить за ее предательство. Да ты со мной сейчас что только не делай, хоть самыми злыми зельями напои, все равно ничего не добьешься. Умираю.

Маша схватилась за сердце.

Притихший было Гав ткнулся мордой в ее колено.

– Да ты только одно слово скажи, и я… – пылко начала было Глафира.

Горностай только слабо махнул рукой:

– Отвяжись, дай помереть спокойно. Иди с миром.

– С миром? – взвизгнула Глафира. – Будь по-твоему, уйду. Только ты меня напоследок прости.

– Прощаю, – тихо выговорил Горностай. – Только отстань.