Дом проклятых душ

– А ведь ты даже не знаешь, за что прощаешь! – выкрикнула Глафира. – Ты ничего не знаешь, ты не знаешь, что это я тебя на смерть обрекла! Помнишь, ты сказал Марусеньке, мол, больше не придешь к ней, потому что она тебе не нужна? Но она не могла от тебя отвязаться, потому что от любви к тебе просто помирала! Она знала, когда явишься, чтобы Донжу захватить. И решила тебя снова околдовать – среди ночи, при полной луне. Луна должна имя того, на кого ворожат, услышать, и закрестить ее надо при этом большим крестом… Я об этом знала. Я отца предупредила, чтобы наготове был. Марусенька крикнула – вот отец в тебя и выпалил.

Несколько мгновений царила тишина.

Потом Горностай выдохнул чуть слышно:

– Да, воистину вы дочери Донжи! Сдонжили вы меня…

Но Глафире этого было мало.

– Но ведь моим отцом был не только Донжа, но и сам царь-государь адский, – медленно, словно наслаждаясь каждым словом, проговорила она. – А матерью была ведьма! Ведьма-оборотень. Могла она и других людей оборачивать во всякое зверье. Я от нее кое-что унаследовала. Вот как превращу тебя сейчас… да хоть в пса шелудивого!

Гав тихо-тихо заскулил, словно застонал.

Маша быстро стиснула его морду одной рукой, а другой погладила. Она давно поняла, что ни Глафира, ни Горностай их не видят, что это такая же сцена из прошлого, как та, с Ефимовной и исцелением козы Марусеньки, однако все равно было страшно… еще страшней, чем в прошлый раз!

Гаву, тоже, наверное, было страшно, даром что он пес! Такое впечатление, он каждое слово Глафиры понимал!

– Ну что ж, – ответил Горностай, скалясь в злобной, мстительной улыбке. – Давай, ворожи! Я согласен. Превращай в пса! На него твои злые зелья уж точно не подействуют. Он тебе, козе шелудивой, скорее глотку перегрызет, чем блудить с тобой станет. – С трудом перевел дыхание. – Ладно, я умру, но вам с отцом вашим, колдуном и разбойником, рано или поздно отольется вся та кровушка, которую вы пролили ради вашего проклятого золота, чтоб оно пропало, чтоб оно провалилось в тартарары!

– Ах, чтоб оно пропало? – прошипела Глафира. – Чтоб оно провалилось? Нет, не пропадет! Не провалится! Мне, дочери колдуна, дочери ведьмы и дочери дьявола, будущее иногда открывается. Вот и открылось сейчас, что ты сундук с золотом стеречь будешь веками – истинно как пес сторожевой. Что смотришь на меня? Не понимаешь? Голова твоя ляжет охранять сокровища отца моего колдуна, он на них заклятие наложит. А помогать будет твой храбрый дух. Отца своего сатану и мать мою ведьму об этом молить буду.

– Ах так… – прошептал Горностай. – Но знай, не только тебе, ведьме, отродью колдовскому и сатанинскому, ведомо будущее. И мне оно перед смертью открылось. Явится сюда рано или поздно чистая душа и все ваши кровавые замыслы разрушит так же, как я замыслы Донжи-разбойника разрушил.

– Чистая душа? – захохотала Глафира. – Явится… да ничего сделать не успеет. Грязная душа ее опередит, сокровища возьмет, а эту чистую душу загубит… и потомка твоего изведет!

– Что?! – резко, словно не чувствуя боли, так и рванулся с лавки Горностай, но тут же лишился сил и снова упал, шепча чуть слышно: – Потомок? Мой? Значит, Машенька моя забрюхатела? Жена моя любимая… И молчала? Солнце мое, счастье мое, не забывай меня, живи счастливо!

У Маши слезы навернулись на глаза, Гав снова заскулил, Глафира зашипела, как змея, и тут кто-то распахнул дверь.

Гав взглянул разок, а потом повернул голову и уткнулся носом в Машин бок.

Наверное, ему было страшно смотреть на дверь, потому что теперь на пороге стоял черноволосый и чернобородый человек в черной рубахе и черном армяке [19]. Штаны и сапоги незнакомца тоже были черными. Лицо его было изрезано глубокими морщинами, однако это были не те морщины, которые пролагают годы. Эти морщины вырезала на лице натура этого человека, и она была жестокой, злобной и неумолимой.

Маше тоже было страшно, однако при этом она не могла отвести от него глаз.

– Батюшка! – радостно воскликнула Глафира.

– Донжа… – с ненавистью выдохнул Горностай.

* * *

Это была ловушка, Горностай скоро понял, что его заманили в эту ловушку с помощью этой не то бле-е-ющей, не то меме-екающей девки в нелепой одежде. Девка – ох и артистка! – напичкала его байками о потерявшемся ребенке – Горностай и повелся. Помогал ей, конечно, «маньяк», который своим жутким криком вынудил Горностая к немедленному действию. Помнится, у него здорово отлегло от сердца, когда понял, что ребенка и не было, никто не терялся. А потом все, даже воспоминания о Капитанской дочке, замутилось от боли, которую он испытывал все это время.

Но потом она появилась и спасла его. Или появился ее призрак? Или ангел, принявший ее образ? Не зря же водичка называется «Святой источник»…