Дом проклятых душ

Почудилось, кто-то вкрадчиво шепнул в уши: «Не вздумай заговорить тут с кем-нибудь, съесть чего или выпить воды не из заброшенного колодца! Домой никогда не воротишься, затеряешься навеки, если рот не замкнешь!»

Да, лучше остеречься.

Маша уронила ковшик, достала из рюкзака бутылочку воды – «Святой источник», это хорошо, защита святых небесных сил не помешает! – глотнула разочек, потом поднесла к губам Горностая:

– Вот эта бутылка и еще чай в термосе – все, что у нас есть. Придется экономить, пока я не найду, как отсюда выбраться. Черт, вот же дура, как я могла забыть ту бутылку, которая рядом с тобой стояла?! Дура и есть…

Горностай сделал глоток, открыл глаза, прошептал горячечно:

– Откуда ты взялась? – и снова смежил ресницы.

Маша покачала головой: хороший вопрос! Знать бы самой, откуда она взялась!

А еще бы знать, куда попала…

Достала из кармана рюкзака патрончик губной помады и переложила его в куртку. Не исключено, что, прежде чем она найдет выход, придется немного поблуждать. Или не немного… Надо будет делать какие-то пометки на стенах, чтобы разобраться в лабиринте, в который вдруг превратился этот дом.

Горностай обхватил себя руками – его бил озноб.

Маша сняла с вешалки телогрейку. Ее правый карман что-то сильно оттягивало. Сунула туда руку – и не поверила глазам, увидев пистолет.

Нет, это был револьвер – вот у него барабан, заряженный семью патронами. Свободных гнезд в барабане нет. Из револьверов Маше был известен по книгам только легендарный наган – ладно, пусть это будет наган. Черный ствол, коричневая рубчатая рукоятка, около нее по металлу выгравирована звезда и цифры: 1932.

Образца 1932 года, значит.

Маша смотрела на оружие как завороженная. Впервые в жизни она держала в руках пистолет – ну ладно, револьвер. Как удобно рукоять ложится в ладонь, как легко палец скользит на спусковой крючок…

Странные звуки из-за двери. Приближающиеся шаги!

Она уже слышала эти шаги и узнала их сразу.

Опять Жука. Опять Жука! Не скрыться от него. А если…

Маша вскинула наган, навела его на дверь, ужаснулась сама себе, оглянулась испуганно – и сунула наган в карман телогрейки, а ею поспешно накрыла Горностая, причем так, чтобы карман с оружием оказался по другую сторону лавки. Следующим, столь же стремительным движением выдернула из рюкзака другой свой телефон – запасную «Нокию» – и опустила ее в другой карман телогрейки.

Отпрянула от Горностая – и вовремя! Дверь открылась…

Из дневника Василия Жукова, 1930 год

Да, искать мне ту старуху пришлось долгонько! Я бы, наверное, даже бросил, убедив себя, будто все, что со мной случилось, было лишь видением, порожденным возбужденной плотью, однако не только обмолвочка «с нами» или «с ними» заставляла меня упорствовать.

Я поначалу забыл, за многими-то впечатлениями, а потом вспомнил: ведь старуха упомянула, что это она Ивана Горностая погубила! Немедленно воскрес в памяти рассказ Тимофея про то, как полицейские приехали в Завитую «Донжу имать». Полицейский унтер-офицер Горностай шел впереди, за ним, на некотором отдалении, следовали его подчиненные. Они уже почти добрались до того дома, где обитал Донжа, как вдруг увидели на перекрестке женщину в платке. Она крикнула: «Иван Горностай!», после чего раздался выстрел.

Но это было, сколь я понимал, где-то в 30–40-х годах позапрошлого века [15], когда отделения полиции начали появляться в губернских городах. Старуха же рассказала мне о случившемся несколько дней назад. Удивительно ли, что я среди живых людей ее сыскать не мог!

Тогда что – получается, мне явился призрак?

Признаюсь честно: мне не раз казалось, будто я начал с ума сходить, обуреваемый целью непременно разыскать сокровище, о котором рассказал мне Тимофей Свирин. Ведь это был мой последний шанс, более того – единственный шанс выбраться из того убогого, ужасного существования, которое я влачил уже который год, к которому привыкло мое тело, но не могла привыкнуть моя душа. И надежда на этот шанс стала моей навязчивой идеей. Ну а разве сумасшествие не есть преданность некоей навязчивой идее?!

Словом, отчаявшись отыскать старуху, я начал внимательней присматриваться к козочкам. Они на первый взгляд были неразличимы, однако, привыкнув к ним и присмотревшись внимательней, я вскоре начал находить большую разницу если не во внешнем виде их, так и в повадках. Одна вечно мельтешила, суетилась, переступала с ноги на ногу, вздымала пыль копытцами и вертела хвостом. Морда у нее была лукавая и недобрая, глаза желтые. Вторая, черноглазая, имела вид угрюмый, хмурый. И хоть тоже смотрела на меня исподлобья, но во взгляде ее чудилась мне искренняя жалость.

Первая не раз норовила повторить передо мной свое пакостное представление, но я начал носить с собой большой гвоздь и как-то раз, после особенно гадкой ее выходки, постарался забить этот гвоздь в ее след немалым дрыном, чтобы потом, приковав ведьму к месту, этим же дрыном ее отвозить.