Дом, которого нет

– Да что ж за дом, в котором мы живём!

Обман и тьма. – Эй, с домом всё нормально.

Ужасно то, что мы в нём создаём.

Смерть от Пилота по наследству получил.

Цепь некому продолжить. Умер Фил.

В тебе и на тебе всё прекратится.

Хоть выбор есть. У нас всегда есть выбор.

Ты не центрируешь; и сговор устремится

на ослабевшего Акеллу, как на рыбу –

медведи белые, с искровленными мордами…

– Я не позволю им. – Попробуй. Не позволь теперь.

По Инь кто щёлкнет, ты взорвёшься, и…

– Тем проиграю. Поражён гневливый.

– Вернуть холодность сможешь? Подпустить

к ней с пистолетом, зная: либо – либо?

– Ты можешь увезти её отсюда?

– Нет. Хоть могла бы, врать теперь не буду.

Она тебя не в состоянии оставить.

Мне кажется порой, что без тебя

её не существует. В блеске славы

умрёт Паук и вся его семья.

– Попробуй увезти её отсюда.

– Попробую. Но обещать не буду. –

Ян выдохнул. За спину заползла

и, над плечом нависнув, на коленях,

его былая Кобра обвила.

С дивана – в ухо: – Хватит сожалений.

Альтернативу мы искали. Нет как нет.

Не Филемон с Бавкидой вы, стареть.

Следить за каждым жестом у Инессы,

вмиг без неё теряя кислород

(будто астматик), мог бы просто местный,

но номер этот с мэром не пройдёт.

Она была твоею силой, нынче – слабость.

Сожрёте вы друг друга тихим сапом.

Ведь отвернуться не умеете. Со мной

спиной к спине стоял, могуч, как Тор.

Мечта же, хоть разбей её в мир снов,

скользнёт и убежит, оставив сор

один. Да, кто-то черепки исследует…

Такой, как ты, движенье исповедует.

Я видела и то, как ты поднялся,

возрос, огромный, стержнем городским,

всё ещё помня об отце своём, и… братство

создал, но не собой держа, а им.

Я видела мальчишку на заброшке,

кого скребли на самом деле кошки,

а мне предстал в нём сам супруг божественный.

Я видела потом, как разрушался.

И, если б человека богом сделала,

загнулась бы от муки, – нет ужасней,

смотреть, как умирает божество!

В агоньи Фридрих: понимаю я его.

Но время жрёт. В нём крах настанет каждому,

необходимый для дальнейшего рождения.

Мной только это бронебойно нажито,

проверено не раз, хотя не верю я

ни в один факт, тот практикой не доказав.

Я видела тебя. Ты видел сам.

Слишком умён, чтоб за иллюзии цепляться.

Ведь дальше будет хуже… – Замолчи. –

Её за плечи взял, прямо в лицо смотря ей.

– Не враг тебе я, Ян. Не враг. Свет чист.

Всего лишь время на исходе. Ты так быстро

жил, что логично умирать слегка под тридцать.

– Но как? Как умудрилась выстоять сама?

Твоя основа просто поразительна.

От тебя бог ушёл: ты не сошла с ума.

Смотрела молча, как живёт другие жизни он.

За твоим глазом – столько мертвецов,

что каяться б пришлось сто месяцов.

И после этого – уверенность такая,

что выполняешь некий высший долг!

– Я не стояла. Я плыла. Мне не в чем каяться.

Кроме того, за что уже. Мне не костёл,

а ночь нужна, чтоб говорить туда…

Что слышат, знаю. Нет, так не беда.

Либо больна я, и тогда – заприте в дурку.

Либо здорова, и тогда – вокруг больны.

Всегда есть выбор. Мой давно мне грудь жжёт.

Всё правильно, когда в согласьи с Ним.

И, думаешь, не отворачиваюсь я? Для света

необходима тьма: сравненье встретить. –

Схватил, держа. И, было, потянулся… –

Нет. Отпусти. Нет больше жизни в том.

– Плевать. – Пусти. Отныне мне не центр ты.

Мой центр в измерении другом.

Он никогда не треснет, там, за временем, ты слышишь?

Бессмертна я, сожри меня хоть мыши!

Хоть по кускам тащи, вреда мне будет мало!

Бессмертна я! А ты сам выбрал смерть! –

В лицо воскликнув, вдруг захохотала.

С надломом, хрипло. Захлебнул её, всю, смех.

– Безумна ты… – Зато в тебе ума палата.

Ну и чего, с умом, ты счастлив? Весь заплатан!

Ты до конца никак всё не дойдешь.

Я умирала, ты ж топтался на пороге.

Я умерла, и – сверху зрила ложь

здесь, глядя в один глаз с самим… – О боге

ты говоришь, ну а сама… сама же… – Кто ж?

Давай, скажи мне, кто я? – Чёртов нож. –

И пальцы в волосы. И смех. – Ты ничего

не сделаешь мне. Хохочу теперь над этим.

Где смех, там страсти нет. Я вне всего,

что может причинить мне сын планеты. –

Швырнул в диван за кудри. Встал. И отошёл.

– Неуязвимы сумасшедшие. Душок

у слов какой-то раннехристианский.

– А ни хрена. Религии – костюм.

Я обнажённый свет касалась пальцами, как в сказке.

Живым такое не дано. Мешает ум.

– Чем стать как ты, собой остаться предпочту, –

со злостью бросил. В дверь ушёл, захлопнув ту.

(заметки на полях) Озарения. В память А. Рембо

Одна и та же фраза может значить

настолько разный смысл, что мне, слова

своей избравшей главною задачей,

удастся с ней расправиться едва ль.

Противоречье с парадоксом в ссоре,

они друг другу противоположны.

Взять «рай и ад». У первого раздор их,

второй гласит: им сочетаться можно.

И праведник, и грешник помещаются

в том же пространстве; разница в другом;

один, влюблённый в мир, в нём счастлив сам,

другой, борясь за право быть врагом,

желаемое получает точно так же,

отвергнут и любовью, и собой.

Об этом каждый богослов расскажет.

Мне ж в слово – Слово б умещать порой.

Конфликтом "здесь" и "там" мы искалечены.

Обильем версий введены в прострацию.

Индусы знали: время в браке с вечностью,

а Мёбиус его дал иллюстрацию.

Тут дело не в религии, товарищи.