Дом, которого нет

Оно Инессой под подол всё прибрано.

Святыня, да… Святыню надо взять,

и ей владеть, а не толстовцем хлипеньким

вторую щёку под удары отдавать!

Ты должен, ты, а не тебя – ковать.

Нордический характер, стойкость ария…

Где это всё? Ответь мне, чёрт возьми!

Я не могу одна со всем расправиться!

Не Ева Браун, с тобой травиться. И

тем более не мамочка, как Ида.

Похоронила сына-инвалида,

теперь сидит, упулившись в экран…

Вы что все, спятили? Я кто вам, тётя фея?

На мне, по-вашему, таких же нету ран?

«Разрулит Лора, отдыхать не смея!»

Фил мёртв. София даже не рождалась –

в рисунках Инь прекрасной оказалась.

Примите, драли чтоб вас черти, смерть!

Она повсюду. Близкие, хоть как, погибнут,

и всё нормально. Так должно быть, чтоб без век

земных смотреть мир слитным, как картину.

Не ты ли мне про кванты заливал?

«Частицы нет, волна заправит бал!»

И что теперь? Кот Шрёдингера – Инь?

Так трясся за неё, что проворонил

меня. Так точно. Хватит. – Ло. Прости.

– Не извиняйся, мать твою! Ведь ты в короне!

Заискивать внимания у времени –

равно, что смерть увидеть, на колени встав! –

И тут она, безумный глаз прикрыв

рукой, не удержавшись, зарыдала.

Он рядом сел. Прорвался весь надрыв,

что прятала так долго. Треснул льда слой.

За всё знакомство их он в первый раз

видел её в слезах. С обоих глаз.

Действительно он опустился на колени.

Вполне себе физически. Пред ней.

И повернул за подбородок: не жалея, нет.

Хотел в лицо взглянуть. Оно кривей

не стало. Смерть смотрела напрямую.

– Лучше сама тебя теперь убью я, –

она сказала, всхлип преодолев-таки.

Расправив все черты в одном движении. –

Лучше сама, чем кто-то посторонний.

– Включи мозги. Мы до сих пор на троне.

Я попросил тебя приглядывать за Инь.

А ты решила, что я сдался в карантин.

– Нет, милый мой. Будь так всё просто,

меня б сейчас ты трахал прямо здесь.

Ты затыкать одним лишь взглядом мог всех.

Могла сто раз я изменить тебе: на лесть

купиться, на внимание, на силу…

С тобой жены я крепче обручилась.

Теперь мне говоришь: расслабься, Лора,

на стрёме за сестрою стой, не спи,

не… не… не будь, терпи мои укоры,

в тупую ноги сомкнутыми жми,

пока выискивать опасность иллюзорную

я буду, чтоб на трупах без зазора встать!

Ты ненавидишь прошлое оценивать.

Кроме касаний с будущим и настоящим.

Смотри, вот Ида. В телефоне целый день.

Мудрейшей женщиной была. По мне, так лучшей из

всех женщин: матерью, которой мне не дали!

Блеск от подсветки в глазе чёрном замер.

Не отворачивайся. Инь, – не дёргайся, – вот Инь.

Священный факел в газовой конфорке.

Ростова Натушка. Халат на ней висит.

Какие танцы, говоришь? Точна чечётка?

В постели всё отлично? Врёшь! Не трогал

её давно, "не обесценить чтобы"… бога.

Мой Бог, он без тебя просуществует.

А твой – умрёт, кто выстрели в висок.

И после этого, как так я не ревную?

Мне кровь на завтрак и в обед уже, как сок,

я пью её, не жмурясь, к ней привыкла.

И знаю, раз стучусь, уже не жив тот,

к кому. Нет ничего за просто так.

Я чистильщик. А ты… ты – кто? Убийца?

Людей ешь с сигаретой, натощак.

Без цели утопить – как утопиться.

– За «как» потерялось «зачем» и

сознание этим защемлено.

Сначала быть хотел отца достойным.

Потом забыл о нём для города. Тут Инь…

– Бери, её да уезжайте, где спокойно…

Нет, ты не сможешь. Тебе всё б адреналин.

Зачем нам жить? Ответь, ведь ты не трус!

Зачем нам жить? – Я смерти не боюсь! –

Ян встал над ней, как прежде. Голос – рык.

Приём для пыток грешников вам, бесы.

Басы, в раздрае даже, всё не крик.

– Зачем нам жить? Мне просто интересно.

Уж ни борьбы, ни цели к той. Всё прахом.

Наш путь, чем тот ни полни, одинаков.

К могиле, через разрушение всего,

что было дорого, что представляло ценность.

Ты над иллюзиями властвуешь, и что?

Сам никогда не покидал ты сцену!

Мир рухнул в воду. Все мы под водой.

Дуб море не питает, милый мой.

Ну так ответь, – уж шепчет, изогнувшись, –

зачем нам жить? – Не знаю. – Думай. – Я

хотел со дна до небосвода дотянуться.

– Но бога нет, чтоб смог ты устоять. –

(Смотрела снизу вверх, как сверху вниз,

так, что сию секунду б на карниз.) –

В тебе и у тебя. – Пожалуй. – Падай.

Красиво падай. Обязательно сейчас.

Тебя ни в чём мне убеждать не надо.

Мы говорили о подобном сотни раз.

Ты видишь, что там, дальше… Ты её,

чтоб не утратить окончательно, убьёшь.

– Нет! – Я тебя отлично изучила.

Убьёшь, чтобы в моменте удержать.

– С Рогожиным сравнила? – По зачину

уж поняла, что будет, я. Пожар.

И Ида, что тогда гляделась в звёзды,

сказала мне: предчувствие серьёзно.

– Её я не смогу. – Тогда себя.

Ты едешь, радость. Шарики за ролики.

Какой там город! Хоть умри, любя.

Не возвратить уже (смешно это до колик)

отца лицо. Зашито в ткань небес.

– Но центр… – Ты не центр сам себе. –

Молчание. И серые – в один,

коньячный, глаз ввалились, не мигая.

– Единственный ты был мне господин.

– Из женщин я тебя всех выше ставил.

– Царь был отцом твоим. – Что? – Царь был твой отец.

– Вот это ничего себе конец!

Тебе сказал он сам? – Сказал. Но я,

повтор увидев, говорю, что он ошибся.

– Повтор? – Пилот пред смертью, что и как,

узнал. И потому пошёл столбы бить.

– Так мать… – Нет, косвенно она виновна в том.

Суицид вызвать – тоже дело уголовное. –

Ян сел, дыша. Царь… И Пилот… Диана…