одну равнять душевный спектр тонкий.
Необязательно иврит со словарём
переводить, чтоб слышать речь оттуда.
Намёки и подсказки есть во всём,
кто ты – сейчас. Вот, в данную минуту.
Насилуя, насилие встречаешь.
Что бросил в чашу, то оттуда сам ешь.
Мы можем выбрать хостел, можем дом.
(Нет, я ни то, ни это.) Время тащит.
В скит тянет уж давно меня. Причём
монахом стать смогла бы, но – курящим.
Чтоб в атмосфере быть с заводами своей.
К тому я, что свой суд у всех людей.
Себя мы судим сами. «Вокруг падаль», –
считая падалью себя, мы говорим,
и падаль тянется. Её мы обвиняем
в том, что подобное – к подобному… Наш Рим,
Константинополь и зеркальный город –
там, где кончаются куда-либо укоры.
Если бы каждый это осознал,
то рай пришёл бы в мир сию секунду.
О том устами мальчика вещал
великий Достоевский. Он – как муж мне.
Сродни страстями, кои проходил,
тот постоянен: много лет уж мил.
Что мы имеем в день сегодняшний? Грядущий
готовит то, что накануне было в нём.
Глобализация. Мы, вроде, вездесущи,
где интернет есть, но и, вроде, не причём.
Телепатическая связь предполагает,
что, как себя, один другого понимает.
Раздался крик? Дискуссия окончена.
Влюблённые прекрасно слышат шёпот.
Экран горит: без этого бы скорчился,
себя без маски встретив, homo show.
Оставь наедине с собой кого-то,
и ты поймёшь, что значит этот "кто-то".
Решения, проблеме адекватного,
кроме конца планетушки, не вижу.
Я негативно отношусь к террактам, но,
со злом борясь, его умножу лишь я.
Впустить и источать наружу свет,
зная, что спровоцировал "ответ" –
вот это страсти, вне семьи, Христовы.
Семья, где любят – рай в миниатюре.
А человек, в ком внутренний остов есть,
абсурдных действий не пугается. Вот сюр вам:
«Искореняй погрешности – внутри,
а в мире на прекрасное смотри».
Давайте выдохнем. Расслабимся. Не надо
считать мои слова угрозой. Они вовсе
ей не являются. Я не трясу наганом
и не зову в походы крестоносцев.
Как чукча тот: что вижу, то пою.
Жить можно радостно, не будучи в раю.
Нужна завязка, кульминация, развязка.
Иль тезис, рассуждение и вывод.
Кому-то ласка, а кому-то встряска
полезнее для стен бетонных взрыва.
Возможно счастье в мире? Нет. А в нас?
Про счастье личное я и веду рассказ.
В персоне Яна бога Лора видела.
Скорее даже не любовь прямая
тут. Восхищенье, подражанье (в уважительной,
а не копирочной манере) и стоянье
не против, но спиной к его спине.
Союз был продуктивен тот вполне.
Кончаются союзом мелодрамы.
Путь к человеку от союза начинается.
В нём как бы зришь себя за альмагамой
лица другого. Люди, раз встречаются,
в другом находят собственное зеркало.
И отношение себя к себе в ком-то другом.
Скажу на опыте: конфликты с прародителем,
то бишь отцом – с мужчиной проработала.
"Не такова, как надобно", давленье скрытое
и безразличье внешнее до дна пила я в том,
который распустил в душе цветы.
Наверх проекций их уж нет, в сад красоты.
Насилие, над тем, кто тебя любит,
ужасно (и сестра об этом помнит).
На её месте оказавшись, я, по сути,
всекла, как "обижают не за что-то".
Всё искупление при жизни происходит.
На место жертвы попадёт палач, и – взвоет.
Потом же происходит очищение.
Скрепление разбитых нами черт.
Если, конечно, мы хотим соединения,
ведь можно и не выбирать его. Пещер
мы узники, но тени понимающий
свои, ключ для оков увидит тоже в них.
Кому богооставленность известна
(среди любовников бессмертных их полно
моих), такие люди в ад, как местные,
спускались без Вергилия. Темно,
ломает, очевидна невозможность света
без выбора его: прыжка в безвестность.
Положим, Лора поняла фигуры Данте.
Но выводы её ошеломительны.
Сказала: «Раз за разом нужно в ад мне
ходить, чтоб так решать проблемы». Удивительно.
Мать от неё самой хотела то, чего в ней нет.
Она масштаб раскинула до уровня планет.
Претензии к Земле, где обитаешь –
ну и размах! Подходит королевы статусу.
Когда от действий проститутка "умирает"
её, потом ей та небесной девой кажется.
На Иде сотни сфокусируются во плоти.
Пока ж они друг другу рады до смерти.
Вот за убийства – никакой вины не знала.
Там больше грязная работа санитара.
«Предупреждали, что ж? Мой бог сказал "стреляй" мне,
и я стреляю. Это божья кара».
Ян был, как человек с портрета в комнате
её сестры: непостижим, посмертен, сущий в ней.
Учил её стрелять, бросать ножи
с плеча, с локтя, с отсутствия подпорки.
Дрессировал на перекладине: «Держись.
Представь, что ты повисла над высоткой».
Герой и воин мог, Мусаси Миямото,
убить боккэ́ном (деревянным мечом). С лёту.
«Неважно, что есть под рукой. Оно – оружие.
Твоего тела продолжение прямое – нож».
Тот танец смерти круче, чем супружество.
Отцы не мёртвы их. Отцы их упокоены.
Или блуждают, коль от уз здесь – не отказники…
но тут многообразье версий разнится.
Считаю, что во всём есть доля правды
и доля лжи. С вопросом инкарнаций
я не запариваюсь сильно: цель не та, чтоб
родиться дальше и во времени остаться.
Желающий часы преодолеть
не парится, хоть сколько прошло лет.
Неуловимой переменой Ян оделся.
Он смог увидеть Лору – вне её.
Про остановку говорила та… Инесса
в себя вбирала будто сразу всё.
Без масок, видоизменения в момент,
спокойный – весь сестры ассортимент.
Взлетать полезно нам, товарищи. Ужель