"Большой" в смысле прямом, как и в косвенном… Казалось,
приличные мы люди, но мозг ассоциаций
имеет много. Тьфу. Всё. Кончаю рифмовать стёб.
От рифмы многое, милейшие, зависит.
(Осталось лишь монокль подвесить к глазу.)
Паук уехал, чтобы персонально бизнес
увидеть свой и всех причастных: разом.
Семье он отчисления слал Царской,
как в завещании своём и указал тот.
Главы делами долго ведала одна
мадемуазель, малоизвестная в кругах их.
Когда-то думала ведунья, что жена
делам не помешает. Как в чай – сахар:
особа с явками, паролями и кодами.
Безгласный ассистент пущен в расход был им.
Нет, не пришит, а расположен благосклонно.
Хоть и не сразу. Губы сжать – святое дело.
У молодца и женщины за сорок
бывают отношения вне тела.
Ей – комплимент, улыбку и душевность,
ему – отдача делу, где уже вся.
Взаимоотношенья элементов
определяют что угодно в мире.
Начальник новый. "Зам" остался прежним.
Как будто бы Царя и не убили.
Такой вот пляс. Командовать парадом
с умом, но и с хорошим "замом" надо.
Заблудший ненароком детектив
иль кто ещё, по мелочам умелый,
спросил бы: «Ян не удивился ль, получив
наследство – лишь за то, что стал… не целым
отец, в закрытом ящике зарыт?»
Да. Удивившись, принял правила игры.
«Опять ведь неувязочка: не в морге
перед похоронами padre был».
Зашили в морге, дальше уж, позвольте,
морг родственникам тело возвратил.
Все вижу подковырки и подвохи.
Будь ляпов тьма, свет – в…
Есть вневременники, которых я, читая,
благодарю: мне сообщили, что вертелось
на языке, драло собой изнанку,
а сформулировать – увы (хоть страсть хотелось).
Бывало также, что зародыш мыслей я
писала, позже встретив, кем написаны.
С такими, и меня поддержит Лора,
пересекаясь, ходим мелкой дрожью.
Снаружи видя, что внутри жрало нас,
освобождаемся; смотря… убийство тоже.
Из блэка депрессивно-суицидного
мой крик – во рту солиста цепок был.
И становилось легче. Вот гармония:
и в радости, и в горе, и в болезни…
Я здравой ощущала кожу, боли той
испытывая (если интересно).
Когда от стычек с миром всё болит,
татуировка лучше лезвий облегчит.
Мечтать с бессмертными амброзии хлебнуть –
не то же самое, что повернуться к людям.
Я стать хочу, хоть каплю, хоть чуть-чуть –
той, чем те были для меня. «Ответ на блюде».
Чтоб ценен был, необходимо выстрадать ответ.
Но разница: искать тот двадцать или пару лет.
Авторитет хромает в две ноги,
чтоб заявлять такое всенародно.
Я на святыни опускала сапоги
и одеваться не привыкла модно.
«У меня игла в языке, у тебя – шило в жопе, больше не нажито», –
ещё и за размером не слежу, кошмарный человек вообще.
Персоны существуют, травму века
в себя вобравшие особенно цветасто.
Они от обезьяны к человеку
идут по битому стеклу, и след их – красный.
Дойдут ли, нет ли, разговор иной.
Им виден бой в них бога с сатаной.
Отвечу на незаданный вопрос
воображаемой аудитории, последний:
«Не списана она с меня». И рост,
и вес в нас разный. Что ж до наших сходств с ней,
то, знаете ли… Из себя творим, так что ж?
В рассказе – даже стул со мной похож.
Семнадцать лет – текст, что тогда писала я,
схватил навек, "кручу, верчу и путаю".
Вуалями прикрытые, без малого
в граните высечены. Там я до сих пор дитё.
Хоть жги, хоть рви. «И рукопись, и страж, я,
бессильны испариться», – вот что страшно.
Не человечество решает: человек в нём.
Зудят и чешутся, зажить пытаясь, раны.
Хоть со всех крыш лети одновременно.
Я уже есть. И быть не перестану.
"Ничтожество" при жизни повидала,
спасибо, нет: в раздробе смысла мало.
Если, конечно, тот – не способ возродиться…
Опять я близко забираю к дебрям.
Пора бы как-нибудь уже остепениться
и научиться изъясняться постепенно.
Меня интересует Янов дом:
остались Лора с Идою вдвоём.
В гигантском свитере (пузатость им прикрыта),
лосинах мягких, мягких же ботинках,
от одноглазки мощь не скрыла Ида:
как будто Тартар за зрачком в сто рук бесился.
В полгода Кобра, что я хитро опустила,
способность к ревности убила до кости, в ноль.
Какой ценой, неважно. Цель достигнута.
Оправдывает цель любые средства.
Секрет дам, как: вся ревность – от сравнений с "тем,
другим". Мы разномастны. Крайне редко
повтор случится сочетания нас, двух,
да и в повторы специфичный вмешан дух.
Как многим, Иде поначалу было дико,
что «мелкую, кривую» Ян возвысил.
Потом она, вглядевшись дальше тиков,
то есть гримас, сиюсекундно быстрых,
и в радужку коньячную взглянув,
вдруг поняла, за что боятся ту.
Бывают люди, в ком они – объёмны
(не радужки, а панорамы за).
"Мир из меня", в нём сущего, и – надо мной,
я вижу "мир с собой в нём". Чьи – глаза
вторые (то есть основные)? То-то, вот.
Ещё есть третьи. "Те, с кем разговор".
«Посредством глаза, а не глазом…» Блейк сёк фишку.
Троичность восприятия нужна.
И Ида, диалог с кривой малышкой
ведя, раскрыла Лору, кто есть на
деле самом, без покровов и смешков.
Для знанья не имея даже слов.
Всё в общем виде донесла охранница,
что происходит в городе морском.
Но ровно столько, чтобы понимала суть.
Без углублений в недра (где ей – дом).
Про стройки, клуб, отель… не перестрелки.
Стан был под платьем. И на веках – стрелки.
А то ведь я, процесс разоблачения
мелькнув, не облачила их обратно.