Долгий сон статуи (СИ)

- Второй раз – полгода назад. Просто легла спать, – продолжала Женя. – И тоже на два дня – мне потом сказали. И тоже очнулась в своей кровати, выхожу – а мама в обморок упала. Меня после того чуть не наручниками к кровати приковывали. А потом мама решила поменять обстановку и... вот, приехали мы сюда. Ты не думай, мама не так примитивна, чтобы просто сидеть в финуправлении. У нее знаешь какая карьера была! Она любого мужика за пояс заткнет. Но вот взяла и все бросила – из-за меня, – в Женином голосе послышались нотки гордости. – Правда, дядю Вову мама специально вызвала следить за мной...

Она передернула плечами.

...- Женяяя! – уже почти охрипшим голосом, подпустив петуха, крикнул Пат в темный отвор подвала. Он уже обежал все музейные залы, напугав дремавшую бабушку и унеся за собой, как кометный хвост, облако пыли. Жени нигде не было. Подвал оставался последней надеждой.

- Я тут, – услышал Пат за спиной. Женя шла к нему по мощеной ровными квадратами плит дорожке, странно светлая в своем бежевом сарафанчике на лямках. – Я тут.

Клеопатра Викентьевна – Женина мама. Пату прямо даже совсем непонятно, как у нее могла родиться Женя. Клеопатра Викентьевна вся мягкая снаружи, но стальная внутри; когда она говорит, в голосе явственно скрежещет сталь. Наверное, в тех старых кольчугах, что тускло поблескивают за музейными витринами, так же скрежещут и позванивают кольца. А Женя наоборот – гибкая и текучая, никакой железности.

Клеопатра Викентьевна обладает парализующим взглядом – когда она смотрит на тебя, глаза отвести невозможно. Клеопатра Викентьевна целый день пропадает на работе, а вечером сидит в саду вместе с Женей. Паруса, возвращаясь домой и подходя к калитке – мальчишки отпускают его неохотно, с ним весело, – всегда топорщит плечи и как бы готовится к бою. Паруса должен приглядывать за Женей, но Жене хочется бродить по улицам, заглядывать в витрины или просто сидеть на глинистом обрыве, Жене нравится смотреть на людей, просто смотреть, без цели, как на бегущую воду. И одной. А Паруса любит строить корабли, любит собирать вокруг себя ребят, что-то им рассказывать, любит быть в центре. Женя к кораблям равнодушна, даже враждебна, за это Паруса на нее злится.

Паруса был прекрасен. Загорелый, с четким чеканным профилем, словно со старинной монеты, он возвышался над стриженными пестрыми головами мальчишек, и за развернутыми гимнастикой плечами его, казалось Пату, слышались хлопанье парусного края и звон тросов на ветру. Тот самый звон, который, рассказывал Паруса, слаще любой музыки. Уж что-что, а рассказывать Паруса умел – интересно, красочно, образно, так, как и в книге не прочтешь. И совершенно серьезно – подкупающе серьезно обращался он к даже самым маленьким из мальчишек, без этой противной наигранной взрослой снисходительности. А то, как он произносил “паруса” – с летящими на выдохе А, вкусно и с чувством, – заставляло сердце Пата биться чаще и сильнее.

И Пат, наверное, тоже присоединился бы к кружку почитателей Парусов – если бы не его собственное Дело. И если бы не Алекс...

Алекс, аспирант – то ли будущий антрополог, то ли будущий историк, Пат не уловил. Молодой паренек с мягким серо-синим взглядом и медленной улыбкой, от которой на худых щеках его появлялись ямочки, он робел и все время благодарил бабушку за гостеприимство. И Пат, сидя за одним столом с Алексом, умудрился сначала пролить какао, а потом опрокинуть банку с абрикосовым джемом. Банку Алекс поймал у самого края, под негодующий крик бабушки. Поймав вместе с банкой пальцы Пата.

- Ничего, не успело, – сам перепугавшись не меньше Пата, бормотал Алекс. Матово-бледная кожа его щек заалела, а ровные каштановые брови встали страдальческим домиком. Бабушка, в обычное время рявкнувшая бы на Пата – “пятнадцать, а руки-крюки, как у трехлетки”, – сдержалась при госте. А Пат, багрово покраснев, всею наличествовавшей силой воли удержался, чтобы не выскочить из-за стола и не смыться. Сидел как на иголках и только считал про себя до пятнадцати. На пятнадцатый счет он украдкой смотрел на Алекса, уже спокойно разговаривавшего с бабушкой. Смотрел на узкое красивое лицо, на то и дело вспыхивающую улыбку. На растрепавшиеся светлые волосы, которые Алекс имел привычку ерошить во время разговора. Заметил, что уши у Алекса были чуть асимметричны – правое едва топырилось, а левое было прижато. И Пат все посматривал на кончик этого топырящегося уха, так беззащитно выглядывающий из светлых волнистых прядей. А потом, ужасаясь собственной храбрости, предложил себя в экскурсоводы. И бабушка горячо эту идею одобрила.

- Я в такую жарынь совершенно неспособна к активным действиям. А молодой человек вас проводит, расскажет и покажет.

“Молодой человек” – значит, бабушка не сердится. “Молодой человек”, у них с бабушкой это было как орден.