Долгий сон статуи (СИ)

====== Вместо предисловия ======

Вот подходит ближе. Стала рядом

Статуя, сверкая при луне,

На меня взглянула белым взглядом,

Голосом глухим сказала мне:

— Хочешь, поменяемся с тобою?

Мраморное сердце не болит.

Мраморной ты станешь, я — живою,

Стань сюда. Возьми мой лук и щит.

Губы шевелиться перестали,

И в груди я слышу теплый стук.

Я стою на белом пьедестале,

Щит в руках, и за плечами лук.

Господи! И вдруг мне стало ясно —

Я его не в силах разлюбить.

Мраморною стала я напрасно —

Мрамор будет дольше сердца жить.

(И. Одоевцева)

Статуи бывают разные. Одни могут быть чем-то вроде современных фотографий. Мудрые римляне, любящие порядок во всем, statua называли лишь портреты смертных. Statua. Стоящая.

Скульптурные же изображения богов были у них signum – знаком; тем же словом обозначалось и знамя железных римских центурий, с раскрытой ладонью на навершии. Знак, указывающий на смысл того, что он обозначет. Но сам знак – мертв.

Однако был еще один, третий вид скульптур, который выделяли римляне. Simulacrum. “Притворяющийся”. То, что не имело оригинала в реальности. Статуя, которая сама – реальность. Она ни на кого не указывает, она самоценна. Она – живая...

====== 1. Девочка, которая исчезает ======

Белый остров, белый-белый, с роскошным опушьем трав и цветов на склонах невысоких холмов, с оливковой рощей и небольшим ослепительно белым строением с колоннами. И синее море, такое синее, каким оно даже на картинах Айвазовского не бывает.

Такие сны хорошо видеть, когда ты счастлив. И вдвойне хорошо – когда не очень счастлив. А впрочем – такие сны хороши всегда. Особенно когда от сна веет спокойной уверенностью сбывающегося пророчества.

- Ты?

- Да. Всего лишь я, извини.

- Нет-нет, я... я рад тебе. Только как же – мы не видели ни крови, ни...

Она оборачивается, с улыбкой указывает на усыпанное звездами небо. Тонкий палец ее беззащитно бел на темном фоне шатра.

- Темная Охотница?..

Легкий кивок.

- Пойдем на берег. Там звезды лучше видно.

- Знаешь, я... я думал о тебе. Много... вспоминал, – говорить ему трудно, будто комок в горле переворачивается. Будто отвык он разговаривать. – Жаль, что ты так и не стала моей женой.

- Вот еще! Чушь какая! Я и не собиралась.

- Но мне показалось, вы с матерью были тому рады...

- Ну, та мать может и была рада. Но я... Представь, просыпаешься ты – а вокруг полно каких-то жутких... А, все равно! Пошли лучше, смотри – это Лира.

- Почему – Лира? Это Коршун, и вон звезда Копье.

- А это?

- А это Коленопреклоненный.

- А вот и неточки! Это Геркулес!

- Гер... Геракл, хотела ты сказать? Но почему он преклоняет колена?

- Откуда я знаю? Но нам рассказывали, что это Геракл, и во всех книжках написано, что это Геракл. А вот это... пододвинься-ка. Боже, ты хоть ешь? Одни кости, и ты собираешься еще с кем-то сражаться!

Мягкая ладонь проводит по длинным, спутанным, давно не мытым волосам, по небритой щеке. Звезды забыты.

- Нельзя так... – еще раз проводит по небритой щеке, пальцы поглаживают голодно заострившуюся скулу и касаются прикрытых век. – Тебе надо есть. И... ну хоть помыться. Или ты рассчитываешь, что враги разбегутся при твоем приближении от... запаха?

Короткий, хриплый лающий смех.

- Тебе очень идет смеяться, ты знаешь?

- Я только с тобой и могу смеяться. И мог... с ним. Скажи мне еще про звезды! Иди сюда.

- Если возьмешь что-то поесть – расскажу, – строго, как нянька непослушному ребенку.

... – Вон в том месте, в созвездии Геркулеса... ну, то есть Геракла, находится точка, к которой летит наша Солнечная система. Быстро-пребыстро, двадцать тысяч километров в секунду...

- А как же боги? Они тоже... летят?

- Не знаю. Может, они вообще... отдельно. Ты доедай лучше и мясо с хлебом ешь.

Волны лижут берег. В их плеск вплетается довольный сытый вздох. И довольный же смех.

- Теперь хорошо, царевна?

- Теперь – хорошо.

- Женя!

Пробежаться по улочкам, по старому парку, мимо новехонькой статуи солдата, вечно устремляющегося куда-то вперед со зверски перекошенной в атакующем порыве рожей. Обежать развалины, заглянуть в заросли ивняка, унылые, полусожженные солнцем. Спуститься в карьер, а потом, задыхаясь, обливаясь потом, подняться на самую верхотуру глинистого обрыва и оттуда заорать во всю мощь легких:

- Жеееняяяя!!

Ни души. Ни одной живой души – разве что злющая коза, которую Клеопатра Викентьевна называет исчадием преисподней, возжелает ответить коротким блеяньем.

- Жееняяя!!!

Надо возвращаться в город. Мимо дощатых заборов, мимо ярко-голубых пластиковых листов, служивших забором злющей Трындычихи – у нее самые вкусные в городке абрикосы и злобный черный пес, который не хуже Кербера стоит на страже этих абрикос. Сейчас басовитого злобного лая слышно не было – напротив, калитка Трындычихи оказалась приоткрытой, а сама хозяйка громко и обеспокоенно обсуждала что-то с соседкой.