Дойти до перевала

— Nevyžaduje sa celková anestézia. Guľka nie je hlboká. Urobme lokálnu anestéziu. — Капитан молча кивнул. Тут его полномочия командира заканчивались — главным действующим лицом становился хирург….

После укола и врач, и Костенко отправились в ванную, тщательно, несколько раз вымыли руки с мылом, одели перчатки и повязки на лицо — и уже в таком виде вернулись в гостиную, к раненому. Разведчики уважительно расступились — оставаясь, впрочем, поблизости от операционного стола.

Операция заняла минут сорок — доктор аккуратно вскрыл брюшную полость, жестом велев старшине убрать лишнюю кровь, пальцами вошёл в кишечник, несколько раз приказал Костенко подать инструменты — и, наконец, извлёк пулю, продемонстрировав её публике; затем долго копался в кишках, что-то зашивал, что-то резал, какие-то ошмётки кровавой плоти выбрасывал в услужливо подставляемый радистом поддон — и, несколькими ловкими стежками заштопав живот лейтенанта, выдохнул:

— Hotový! Teraz všetko závisí iba od Pána Boha…[52]

Ну, Бог так Бог, тут не поспоришь… Савушкин, повернувшись к Пастухе, спросил вполголоса:

— Нам надо заплатить?

Доктор не стал дожидаться перевода, а, покачав головой, произнёс:

— Páni z Ruska? Ruština zadarmo. — Савушкин понял, что не только он начал без переводчика понимать по-словацки — по ходу, и доктор начал понимать по-русски…. То, что операция для русских бесплатно — это хорошо, но вот как быть дальше с лейтенантом? Савушкин спросил у мельника:

— Пан Пастуха, а дальше нам как с раненым быть?

Мельник добросовестно перевел, выслушал довольно пространный монолог доктора и ответил капитану:

— Сказать кратко — два неделя лежат. Двенадцать часа ниц не пит, не ест. Пан Михальчик будет каждый день приходить, наблюдать. Смотреть рана. Завтра принесет глюкоза лить в кровь. И завтра можно вода. Через два неделя ваш коллега или будет танцеват, или умрот.

Ого! Ничего себе дилемма…. Хотя доктор прав — сейчас всё зависит от организма лейтенанта. Ну и от воли господа Бога, понятное дело…

Доктор собрал в саквояж свой инструмент, ещё раз осмотрел рану Котёночкина, махнул Костенко — дескать, перевязывай! — после чего, церемонно откланявшись, покинул дом мельника.

Савушкин тут же решил взять в оборот мельника — в конце концов, надо же знать обстановку?

— Пан Пастуха, чья власть в городе?

Пожилой толстяк с недоумением пожал плечами.

— Не могу сказать просто. Была президент монсеньор Тисо. Тераз то неясне… В Батяванах, то тридесят километр на юг — нова влада. Партизанты. В Пьештяны — глинкова гарда и немцы. У нас был приматор з Братиславы — зьехал три дни. — Подумав, мельник добавил, разведя руками: — Ниякой влады нема.

Савушкин кивнул. Всё ясно, обычное дело для такого времени. Что ж, имеет смысл затаится — пока ситуация не прояснится…. Капитан спросил у хозяина:

— Мы можем поставить в укрытие наш грузовик?

Пастуха кивнул.

— Ано. Загнать камьон в овин для пшеница. Там ест место.

Савушкин бросил старшине:

— Олег, поставь «блитц» в овин. Только не переломай там ничего!

— Есть! — Костенко тут же поднялся с кресла, в котором расположился после перевязки лейтенанта, и направился на улицу.

— Товарищ капитан, а нам что делать? — поинтересовался радист.

— Включай рацию. Надо послушать эфир, да и сводка скоро.

— Передавать что-нибудь будем?

— Нет. Ничего важного у нас нет, незачем рисковать быть запеленгованными. Некрасов, что лейтенант? — повернулся Савушкин к снайперу, сидящему у изголовья Котёночкина.

— Спит. Дыхание ровное. Пульс в норме.

— Хорошо. Осмотри дом и участок, определи пути отхода — мало ли что….

— Есть! — И снайпер отправился на улицу вслед за старшиной.

Тем временем Строганов, включив рацию и настроив на какую-то волну, позвал Савушкина:

— Товарищ капитан, идите, послушайте! Тут немцы что-то гергечут, може, что важное?

Савушкин взял в руки наушники, прислушался, чуть подкрутил верньер для точности настройки. Ага, переговоры каких-то немецких штабов… Очень хорошо!

Впрочем, скоро он понял, что ничего хорошего в эфире нет. Штаб какого-то «Дортмунда» обсуждал с вышестоящим корреспондентом, обзывавшим себя «Касселем», окружение нашего кавалерийского корпуса. Судя по переговорам — где-то в районе Дуклинского перевала. В разговоре постоянно мелькали «Russische Kavallerie», «unsere Panzer» и «Panzergrenadier greift an» вдобавок к «Ясло», «Дукля» и «Прешов». Хреново…

— Что там, товарищ капитан? — с любопытством спросил Строганов.

— А ничего хорошего. Наши, похоже, пытаются пробиться на помощь восстанию, рвутся к Дуклинскому перевалу, чтобы выйти к Прешову. Ввели в прорыв кавкорпус. Немцы его отрезали и теперь наши казачки бьются в окружении. Правда, и немцы нервничают, боятся, что кавалерия наша прорвется в долину Топли, к Бардееву, и ждут не дождутся каких-то подкреплений. Такие вот дела…

— А далеко это — Прешов?

Тут в разговор вмешался мельник, внимательно вслушивавшийся в диалог разведчиков.

— Далеко. Два сто километр. На восток. И есчо горы….

Савушкин кивнул в подтверждение.

— Далеко. Наши пока за Карпатами.