Дневник наркомана

     Как  только я захлопнула книгу, я услыхала  ответный хлопок. Это должно быть  дверь, и  старик  вошел в  нее.  У  него  дивный свет в глазах,  и  он окрашивает в цвета радуги весь мир. Я понимаю, что мое испытание  закончено. Он стоит,  улыбаясь,  и указывает  вниз. Я  думаю,  что  он  хочет, чтобы  я вернулась  в бильярдную комнату. Наверное, там кто-то ждет меня; кто-то, кто заберет меня прочь исполнить мое предназначение.  Я  понимаю сейчас,  что  я приняла за хлопок, или  за закрывающуюся дверь.  На самом деле  обе эти вещи случились в мистическом смысле; и теперь я осознаю, кто этот старик на самом деле, и что он - отец Мессии...

     ГЛАВА VII

     ПОСЛЕДНЕЕ ПОГРУЖЕНИЕ

     Воскресенье

     Церковные колокола  подсказали мне, какой сегодня день. Я  прошла через другое ужасное испытание. Не знаю,  сколько времени пролетело с тех пор, как я спустилась из северной башни. Этот шум оказался на самом деле выстрелом. Я нашла Питера  лежащим на полу с пистолетом у бока, и кровь струилась из раны в его груди.

     Я немедленно поняла, что мне придется делать.  Послать за доктором было невозможно.  Скандал  с самоубийством  мог  сделать  жизнь здесь невыносимой после  того, как выяснят, что это произошло из-за порошка. Бремя должно было лечь на мои плечи. Я обязана выходить моего мальчика и вернуть его к жизни.

     Помню,  что  была слишком слаба, чтобы спуститься из северной  башни. Я поднялась на балюстраду и закашлялась от удушья, и соскальзывала вниз, сидя, со ступеньки на ступеньку. И  еще я была почти  слепая. Мои глаза, казалось, ни на чем неспособны сфокусироваться.

     Но в  то самое мгновение, когда  я  увидела, что  произошло,  моя  сила вернулась ко  мне,  по  крайней  мере не физическая,  а  сила  природы.  Она струилась сквозь меня, как ветер дует через тонкую изодранную занавеску.

     Патроны были очень старыми, и порох судя  по всему  потерял свою  силу; пуля отскочила от его грудной кости и скользнула вдоль ребер. На  самом деле рана была пустяковая; но он был так слаб, что мог умереть от потери крови. Я достала немного воды, промыла раны, и забинтовала их так хорошо,  как только смогла. Когда  пришел официант,  я послала его за необходимыми лекарствами к аптекарю, и  за диетической едой. Впервые я радовалась тому, что была война. Мой опыт работы в Красном Кресте устранил все проблемы.

     У  него  был  небольшой  жар,  соответственно его сильной  слабости,  и периодически возникал бред. Одержимость этой поэмой все еще захватывала его. Пока я перевязывала раны, он прошептал слабо и полусонно:

     Это Она, она, что отыскала меня
     В морфяной медовый месяц;
     Шелком и сталью меня сковала,
     Погрузив с головой в ядовитое молоко,
     Ее руки даже сейчас сжимают меня,
     Удушая до потери сознания.

     - Да, - сказала  я, - но  я твоя жена,  которая любит тебя и собирается ухаживать за тобой во время этой беды, и мы будем жить счастливо после этого во веки веков.

     Он улыбнулся слабой и прелестной улыбкой, и задремал...

     Среда

     Теперь я  считаю  дни.  Наступило  бабье лето.  Природа  изумительна. Я выхожу на небольшие прогулки, когда Питер спит.

     Пятница

     Трудностей не было  никаких, в противном случае мне бы пришлось вызвать доктора  не считаясь с риском. Меня беспокоит только, что по мере того,  как рана заживает, галлюцинации  с манией преследования начинают возвращаться. Я сейчас понимаю,  насколько я сама была одержима бредом  величия,  и  как мое желание стать матерью определило его форму.

     Но  было ли  заблуждением  то,  что  я  постоянно  думала о Бэзиле?  Я, казалось, слышала  его  голос,  говорящий,  что  я  исцелена  с  того самого момента, как забыла о себе, обратившись к  моей любови к  Питеру; в  труд по возвращению его к жизни.

     И  сейчас, когда я перестала смотреть и чувствовать для  себя, я  стала способна видеть  и  чувствовать его  с  абсолютной  ясностью. Теперь нет  ни малейшей возможности ошибки.

     Все  это время он был в состоянии смутно осознавать, что скатывается по темному склону в сумасшествие. Он смешивал свое падение с мыслями  обо  мне. Он начал идентифицировать меня с фантомом убийственного безумия, который, по его признанию, должен уничтожить его.  Призрак  беды постоянно вставал перед его лицом;  и он начинал повторять жалобно озадаченным голосом, сосредоточив на мне свой взгляд:

     Знаешь теперь отчего ее глаза
     Так страшно сверкают, разглядывая
     Ужасы и мерзости
     Раскрывающиеся, точно грязные цветы?
     Смех, схоронивший покой,
     Агония за решеткой печали,
     Смерть, лишенная мира,
     Не само безумие ли она?