Диалог с лунным человеком

Нух грузно поднялся и указал на угол, застеленный циновкой с мягким подголовьем и верблюжьим одеялом на случай утренней свежести. Но сам не лег, а вышел под навес. В густо смеркнувшемся воздухе кружилась мошкара.

Ной был и раздражен, и восхищен тем, что услышал. Конечно, не мотовство царя вызывало в нем зависть. Нет, он не тратил бы так бездумно сокровища, если бы они ему достались! Его не прельщала свита льстецов и потребителей чужого. Изысканными яствами под приправой муската и трав он мог бы насладиться и в одиночку. Похвальба вызывает зависть. А зависть кует во дворцах измену…

Поздний вечер перешел в ночь, серебряную от тумана.

Будучи рассчетливым дельцом, Нух не поспешил, даже в мечтах, обменять свои поля и виноградники на городской дом, где за все приходится платить. Нух жаждал вкусить райской жизни на дармовщину, не трогая собственного капитала, и теперь под покровом ночи изворотливо размышлял, как бы этого добиться?

Намеки скорохода довольно ясно давали понять, что кроме стад и виноградников он обладает разменной монетой особой ценности, но опрометчиво пустить эту монету в оборот он не имел склонности. Во-первых, потому, что Сахарь была его собственным ростком и ему вовсе не безразлично, что произрастет из этого ростка со временем?

А во-вторых, он не грешил легковерием. Если пьяному бродяге, хотя и облеченному полномочиями, простительно болтливо набивать рыночную цену смуглых век и розовых десен, он-то, Нух, знал, что девичья красота подобна парному молоку: оно пенится и хранит тепло вымени лишь самое короткое время. Право, такое ли уж это редкостное питье, чтоб цари и начальники без сожаления трясли мошной? Разве у них за каменными стенами не доятся свои верблюдицы? Какое же преимущество может иметь девушка с гор?

Сторож в третий раз обходил селение, монотонно покрикивая:

— Утро приближается, но еще ночь.

Нух ворочался на кошме. Низменная мысль все упрямее несла его прочь из родной долины. Забывшись в смутном сновидении, Нух вел бедную Сахарь уже в шафрановом покрывале невесты… Ах, если б он мог получить таким путем звание начальника ночных караванов и повелителя пустынь! Да и лоно его дочери не было бы при том опозорено… Разве не отцовская мудрость желать такого поворота судьбы?!

Нух очнулся с пересохшей гортанью. Сквозь распахнутую дверь струилась утренняя тишина. Небо было зеленым, как недоспелое яблоко, а деревья серы: на них лежала тень от горы. В смутной тени расплывалась и фигура женщины посреди дворика. В столь потаенный час покрывало не прятало жгута темно-золотых, почти красных волос — казалось, они ждали лишь первого луча, чтобы вспыхнуть! Да, Сахарь выросла. Нух увидел ее как бы чужими глазами и ощутил в этом нечто постыдное.

Заметив отца, девушка попятилась и скрылась за глиняным хлевом, где уже призывно блеяли козы.

Нух помедлил на пороге. Изумление не покидало его. В какой источник окунулась она этой ночью, что ее взоры стали как бирюза, а волосы подобны бронзе?

Он прилег на кошму, не остывшую от горячечных снов. Решение его окрепло, и судьба Сахари, неведомо для нее, повернулась. Смутное ощущение вины Нух прогнал наигранным возмущением: в конце концов, Сахарь была только женщиной страны Годд! Зазорно так долго занимать ею свои мысли.

Завтрак прошел в сдержанном молчании. По настойчивой просьбе гостя Нух отослал домочадцев — кого на дальние пастбища, кого на виноградник. Когда дом опустел, Ной замкнул калитку и прошел в дальнюю комнату.

Его удивила перемена в тайном посланце. Бесследно исчезла болтливость, неприятное подмигивание и шуточки. Даже Сахарь он упомянул лишь в конце длительной беседы, но тоже в сухом деловом тоне. Он подтвердил, что смена фаворитки важна для приближенных царя. А при договоре с Ноем, касающемся, как он уже знает теперь, вовсе не развлекательных, а военных дел, — это было бы лишним крепким узелком ко взаимной выгоде, не так ли?

Нух осторожно кивнул. Ночное смятение казалось ему теперь ничтожным перед той пучиной, в которую он был ввергнут при свете дня. Но ответ требовался незамедлительно. И Нух согласился. Хотя согласие это было чудовищным, переступало все человеческие законы, уж в этом-то он не обольщался!

Последуем за изгнанной Сахарью, которая решила воспользоваться свободой, чтобы побродить по холмам и накопать луковиц горных цветов. Многие цветы уже были ею приручены, подобно дойным козам. Она знала их нужды и размеряла по ним день, открывая глаза в тот самый момент, когда раскрывал чашечки шиповник — в четыре часа пополуночи. Когда просыпались маки, завтрак для семьи был уже готов. А ко времени пробуждения одуванчиков дом пустел, братья и отец уходили на пастбище. Растительные часы никогда не обманывали Сахарь, и она возделывала палисадник внутри двора с большим старанием, зная также, какие цветы любят друг друга, как, например, розы и лилии, а какие — чахнут от нежелательного соседства. Все это наводило ее на глубокие размышления. Ведь и к братьям она относилась неравно, и отец был более чужд ее душе, чем Иашулан…