Диалог с лунным человеком

Услышав так некстати напоминание о Сахари, Нух вновь зорко взглянул на гостя, но тот погрузился в созерцание объедков. Его губы лоснились, а глаза выражали одну сытость.

— Мы еще мало пили, — хитро сказал Нух. — Правда, эти кувшины изготовлены из простой глины, но рот твой не оскорбится их содержимым.

Гость встрепенулся, поднеся край кубка к губам, сделал глоток и провел в восхищении ладонями по горлу и пищеводу, словно сопровождая путь напитка.

— О, сладчайшие духи здешнего очага, — ворковал пришептывающий гонец, искоса глядя в каменную прорезь стены. Там на желтом от закатного солнца дворе, подобно освежающей туче и грозовому облаку, мелькала синим покрывалом Сахарь. — Ты владеешь бесценным сапфиром, почтенный мой приятель, — сказал гость, отбросив осторожность. — Любой владыка, царь стад и тучных посевов, начальник над воинами, с радостью заплатит тебе стоимость большого жбана с благовониями, отсыплет без сожаления решето золотых чешуек и не поскупится на меднолобых быков, чтоб только соединиться с твоей дочерью!

Ноя смущали изысканные чужеземные обороты, но он не отвращал уха от соблазнительных речей, хотя знал, что по нормам страны Годд он не вправе распорядиться судьбой дочери к собственной выгоде и благополучию. Это пробуждало в нем глухую строптивость. Изворотливым умом он уже прикидывал, как бы освободиться без ущерба от стеснительных запретов. "Не притрагивайся, не вкушай, не приближайся…" — с такими словами предстояло ему, если он надумает, отнять Сахарь у Иашулана. Невиданное дело! Нух кряхтел, моргая. Губы его не просыхали от соседства с винным кубком. Почему люди всегда опьянялись? Может быть, им хотелось отвлечься от самих себя?

Но Нух пил, а неразрешимые проблемы обступали все навязчивей.

— Ты отдаешь слишком много внимания малости и ничтожеству женщины, — досадливо отвечал он заезжему гостю. — Благословение лежит лишь на мышце мужчины. Его сила собирает стада и утучняет пашню. Камень сапфир холоден, как блеск разума, ему не подобает сравнение с горячим естеством женщины.

Но торговец заливался искренним смехом, так что его глаза исчезали между желтыми дынями щек.

— Недалекость деревенщины! Прости меня, благословенный хозяин, но твои слова отстали от века. Знаешь ли ты, кто по-настоящему правит в прекрасностенных палатах того, кого я не дерзну назвать? Ибо печать молчания входит в мои обязанности. Как? Ты ничего не знаешь про орла и стоптанную сандалию, упавшую с неба, как знак и залог, к ногам неназываемого? Не наслышан от мимохожих бродяг о румяных устах, подобных лалу, которыми царь каменных стен отныне вещает свои желания?

Он опять захихикал, словно в выспренных словах скрывался иной, лукавый и скабрезный смысл, о чем он не преминул выразительно намекнуть Нуху.

— Я не знаком с историей, о которой ты упомянул, — сдержанно произнес Нух. — Мы, жители гор, далеки от шумной жизни равнины. Но если ты согласишься подкрепить себя пищей, — недостойной тебя, я это признаю! — смочить гортань питьем, сила которого в свежести, ибо оно хранится во льду между камней погреба, я бы послушал.

Он хлопнул в ладоши и вскричал виночерпию Явету, чтоб тот принес новый жбан. Гость охотно повел рассказ, похожий на вымысел, о том, как в прекрасной стране Шазу владыка соединился с девицей, все богатство которой заключалось в румяных губах, сладких, как гранатовое яблоко, да в паре стоптанных сандалий. Одну из этих сандалий похитил орел, то ли по наущению богов, то ли по ошибке (рассказчик подмигнул). И держал ее в клюве так цепко, что когда лучник при городских воротах прервал полет меткой стрелой, упал мертвый, но клюва не раскрыл. Весь город дивился упрямой вещей птице, а царь — по привычке всех владык обращать знамения на себя (будто луна и солнце только и пекутся об их судьбе!) — велел отыскать ногу, которой обувка придется впору, если при том хозяйка поклянется, что сандалия принадлежит именно ей. Девицу доставили во дворец — и что же? Нынче у нее подошвы на золотых гвоздях, а ее отец ходит в одеждах цвета пламени, как высший сановник…

— Дивен твой рассказ, — задумчиво пробормотал Нух, что-то прикидывая и взвешивая на мысленных весах. — Губы ее, говоришь, подобны лалу?

Теперь уже гость проницательно глянул на него, пожав при том беззаботно плечами.

— Удача может выбрать и глаза, похожие на сапфиры, — небрежно ответил он.

— Однако ее сандалию все-таки принес орел, — настаивал Нух.

— А разве не может поток горного ручья, влившись в равнинную реку, прибить к стопам того, кого мы не упомянем, поясок с платья некоей девицы, и по поясу он определит, что стан ее подобен стеблю цветка? Разве не загорится в нем любопытство сорвать этот цветок?

Так они ели, пили и перекидывались хитрыми словами, пока совсем не стемнело и гость не отодвинулся от скатерти.

— Моя душа слабее твоей, — сознался он, с сожалением опуская недопитый кубок. Веки его слипались.