— Я тоже прощаю тебя, — сказала Оан. — Вы, люди, страдаете счастливой неспособностью понять других. Разве ты искал во мне что-нибудь иное, чем лишь слепок земной женщины? Тебя охватывала неприязнь, когда я на мгновение становилась сама собой.
— И ты притворялась!
— Потому, что именно этого ты и хотел. Вспомни, тебя раздражал мой подлинный вид, мои движения… Ты выведывал как можно хитрее подробности о наших машинах, о способе хранить и собирать информацию… Почему ты никогда не спросил меня обо мне самой? Чего я хотела, о чем могла мечтать? Чего хотим мы все на Орре? Ты относился к нам или как к идолам, пока не мог нас понять, или как к зверюшкам, если вдруг чувствовал в чем-то свое превосходство.
— Значит, ты никогда, никогда не любила меня?.. — горестно пробормотал он.
— Я могла тебя полюбить. Однажды.
Он вскинул голову с надеждой.
— Когда это было?
— Когда я несла тебя через болото и впервые услышала твой голос… Это мы, молодые, потребовали, чтоб тебя не выкинули обратно в космос. Старшие убеждали нас, будто между островами Вселенной нельзя перебросить мостов. Но мы не хотели этому верить: ты казался так похож на нас! Когда ты впервые улыбнулся и протянул мне руку, я чуть не заплакала от радости. Я сама не знала до этого, что умею смеяться или плакать. Ведь Орра — суровая планета. Нам очень трудно выжить, Зенит, и мы одиноки.
Он слушал ее со сжавшимся горлом и не понимал, что с ним творится. Если раньше он был уверен, что любит Бирбалу, потому что никто никогда не вызывал в нем подобного ощущения полноты счастья, то теперь, переполненный болью и раскаянием, он любил новую Оан намного сильней. Жадно и смиренно смотрел он на ее прекрасное лицо, в котором уже ничего не осталось от земной женщины. В эти последние минуты — потому что он знал, что они последние! — Зенит стремился запоздало проникнуть сквозь ее телесную оболочку, чтоб, если не понять, хотя бы ощутить: чей же образ суждено ему отныне лелеять в памяти?
И еще со стыдом он понял, что не выполнил высокой миссии человека. То простое испытание, которое назначили ему на Орре, — любовь, — оказалось вовсе не таким уж простым. Слепота, эгоизм, черствость — вот что он явил от лица человечества существам запредельного мира. Что же оставалось ему теперь, как не удалиться в молчании, похоронив позор на дне души? Нет, не он стал звездным Колумбом. Жди, Орра, других. Не ему суждено протянуть руку дружбы между двумя галактическими народами. Его тщеславные надежды умерли так тихо, что он не услышал даже их прощального вздоха.
Он стоял перед Оан посрамленный и страдающий.
— Ты уйдешь, — сказала она в ответ на его мысли. — Уйдешь так же, как и пришел: словно вспышка далекой звезды.
— Нет! — закричал он. — Я бездарен, глуп, я тупица! Последний дурак на Земле оказался бы, наверное, более к месту здесь, чем я. Но верь одному: я тебя люблю! Я бесконечно люблю тебя, Оан. Не прогоняй меня так. Оставь хотя бы надежду. Если я не буду верить, что когда-нибудь мы увидимся снова, мне незачем жить.
Он молил ее и плакал, и, должно быть, она плакала тоже, потому что лица их были прижаты друг к другу, а по щекам текли то горячие, то холодные струйки.
Наконец она отстранилась, хотя и не отняла своих рук.
— Ты слыхал, наверно, что раньше, когда над вашей планетой кружили сферические диски, там, где они опускались ненадолго, оставались вещественные следы?
Зенит с трудом собрался с мыслями.
— Да, — припомнил он. — Клубки спутанных нитей? Их еще называли "волосами ангелов". Но они так быстро исчезали, словно испарялись или таяли на солнце.
— Когда я смогу… Если мне удастся… — медленно сказала Оан. — Вдруг Орра захочет еще раз бросить взгляд сквозь междузвездные глубины на человечество? Тогда я пошлю тебе с ними весть.
— Но как я пойму ее? Множество ученых бились в лабораториях над остатками этих нитей, но так ничего и не разгадали.
Оан жестом отвела возражения.
— Достаточно будет взять в руки пучок — и дальше все случится само собой: ведь эта весть будет для тебя одного, никто другой не поймет ее.
— И я снова услышу твой голос?!
— У меня нет голоса. Но ты узнаешь то, что мне нужно будет передать.
Они медленно шли к болоту, где стояла его капсула.
— Знаешь, — сказал он, чтоб оттянуть еще на миг прощание. — Когда я был совсем маленьким, отец мне однажды сказал, что в каждом году для человека созревает одно райское яблоко, его главная радость. Все дело в том, чтоб увидеть это единственное яблоко между многими другими и сорвать его.
— Наверное, земные плоды похожи на звезды, — задумчиво сказала Оан, глядя вверх. — А на что похожи деревья?
Прошло не более десяти лет, и над Землей снова стали появляться странные сферические тела. Иногда они застывали неподвижно над каким-нибудь большим городом, словно внимательно всматриваясь в него, и тогда на площадях собирались огромные толпы, которые смотрели и перешептывались, потому что в двадцать пятом веке люди по-прежнему жаждали чудес.