Девочка со спичками

– Не трогайте меня! Не трогай, слышишь! Где врач?! Почему он так долго не приходит?! Здесь есть врач? Неужели совсем никого нет?!

hzjklhr984pjvn.kdjv

Как… сладко… откуда ты взялась, откуда ты пришла… Кто ты… что ты… пожалуйста, не останавливайся, я сейчас с ума сойду, как хорошо… я ничего не хочу больше в жизни, я никогда ничего не попрошу больше у Бога, только держать тебя за эту дурацкую шапку и чтобы ты продолжала… Пожалуйста, не уходи, умоляю, спаси меня, мне так плохо, мне очень плохо, только не уходи…

lhjFJLE: P#(*OEnjdnc;fd

* * *

Кира кубарем выпала из шара и зажала рот рукой, сдерживая тошноту: их секс в клубе, который она пережила только что в теле Соколова, был похож на дешевую порнушку – и Мечникова выглядела в ней как главная героиня.

«Ну зачем, зачем я это увидела…»

Она чуть не расплакалась – потому что в этом воспоминании было так восхитительно, инфернально хорошо, что хотелось никогда не отпускать ее, и быть внутри нее, и быть уязвимым и зависимым полностью; да, я хочу быть с тобой всегда, чтобы ты хватал меня за волосы, за шею, грубо или мягко, как захочешь – и был только моим, всегда, всю оставшуюся жизнь…

Кира заскулила и сунула ледяную руку между ног, чтобы заставить тело забыть то, что произошло между ними; погасить адское, сбивающее с ног желание, эту похоть, эту эйфорию – и навсегда заставить его ласковый, умоляющий голос замолчать.

– «К… капсула»… – Кира была полна мужества вернуться к мрачным «пикам», хотя колени все еще дрожали.

– Слушай внимательно…

Она заозиралась, пытаясь найти темно-багровые и серо-черные шары, – но увидела только окна, горевшие синим и золотым.

– Что за?..

Атмосфера сна явно переменилась – и все из-за последнего воспоминания.

Кира вдруг вспомнила, что в первых окнах наткнулась на довольно странные «шары» – бело-красные, все в дырах, потертостях и царапинах. Соколов явно пытался скрыть их, но она решила оставить «шары» «на сладкое», поняв, что они чем-то важны.

Она добежала до начала железного дома, сунула руку между решеток окна с бело-красными шарами и наспех повторила «заклинание»:

– Он должен был прийти. Почему он не пришел? Он должен был прийти…

* * *

Внутри рябых шаров царил хаос: то она, скорчившись, лежала на какой-то жесткой койке, то ее перебрасывало в узкий пенал, полный слепящего неона, где можно было только стоять или спать, опершись о стены, даже крыши не было. Из дыры в потолке на Киру в теле Соколова падал белый пушистый снег. Ей все время страшно хотелось в туалет, но сходить было некуда, и она терпела изо всех сил, а бока болели от ударов, которые тоже непонятно откуда взялись. Это походило на очередной соколовский бэд трип, если бы не одно «но» – ее выбрасывало из пенала всякий раз в одно и то же место, к каким-то незнакомым людям, и это был цикл, это был ритм – а значит, это точно было реальное воспоминание.

«Что же ты наделал, Соколов, что ты такого натворил?!» – воззвала Кира, посмотрев из «стакана» в снежное небо, – хотя понимала, что в принципе в Открытом государстве и не нужно делать ничего особенного, чтобы попасть в изолятор.

«Капсула» словно услышала Киру – и швырнула ее за металлический стол одной из комнат железного дома.

jEKJFLEKJl;k93°4yrdnvkjkzjvlkz

«Ого, тут есть стол?»

Она осоловело смотрела на свои руки.

Это были худые жилистые руки с выступающими костяшками на длинных пальцах. Его руки. Те, которыми он десять минут назад нежно придерживал ее голову в клубе, – разве что чуть более щуплые, подростковые.

Они были все в синяках.

«Ух ты, здорово тебя отделали!»

Она подняла голову и увидела свое отражение в необрамленном мутном куске зеркала.

Вместо лица было фиолетовое месиво.

– Мам, я не могу больше.

– Просто подпиши все, что они скажут. Признайся, что ты предал нас. Свою Родину. Нас всех. Они каждый день теперь ко мне ходят, смотрят, ищут. Ты, скотина малолетняя, они выпотрошили все шкафы, даже альбомы старые прабабушкины с фотографиями! Сережки ее по дому разбросали – что-то забрали, конечно, самое ценное, – но остальное так и лежит, уже нет сил подбирать, каждый день приходят, я не сплю почти. Двести семьдесят пятая, это же надо! Ты предатель. Ты не сын мне.

– Но они же врут…

– Кто врет? Твоего отца коллеги?! Да ты бы постеснялся хоть! Мне в театре уже прохода не дают, все вынюхивают, за что тебя взяли, слухи-то поползли, а я молчу, молчу как рыба, только сил уже давно нет.

– Мам, не плачь, пожалуйста…

– Ты мне не сын, понял?! Не сын с этого момента! Как гриф снимут, я еще и интервью большое дам, все про тебя расскажу, сволочь ты, уголовник недоделанный! Я отрекаюсь от тебя, будь ты проклят! Двести семьдесят пятая, это же надо, вся жизнь насмарку!

– Он пришел? – глухо перебил ее Игорь. – Ты говорила, что он собирался прийти.