Она осторожно двинулась вдоль железного дома и заскользила глазами по окнам. Мечникова нажимала на запястье и фиксировала особенно крупные «шары», чтобы составить первичный ландшафт психики Соколова. Воспоминания сияли за решетками бордово-фиолетовым, кроваво-красным, иссиня-черным, как слипшиеся градиенты, как перекрученные жилы и цепи, – будто в изнанку сознания, в этот чулан под лестницей кто-то запихал комки плотной неоновой пыли. «Капсула» не показывала содержания «шаров» полностью, но хорошо определяла их вес, возраст и тональность – чтобы в глубоком серфинге проводник мог купировать протуберанцы, откуда бы они ни пришли.
– Арина Соколова, – медленно и четко произнесла Кира.
Шары не реагировали.
– Мама.
– Папа.
«Ага, как бы не так».
Воспоминания лишь слегка подрагивали в ответ на слова Киры. В глубине комнат и вовсе скрывались субстанции, похожие на ледяные кубы, заполненные изнутри бурлящей черной нефтью.
«Вот это блоки, просто гигантские. Он запаивает воспоминания, он их… изолирует».
Кира стала наугад прикасаться к шарам, которые лежали ближе всех к решеткам. За двадцать минут она перебрала все мало-мальски «внятные» воспоминания: пара особенно яростных драк во время учебы в военном училище, сумбурное, но блистательное поступление во ВШЭПР – она даже пару раз рассмеялась, просматривая его: Соколов там был совсем юным, тощим и каким-то трагически серьезным. Кира хорошо изучила доступные факты биографии президента и знала, что его отец тогда уже был мертв. Карьера Соколова в те времена шла в гору, и ему полагалось бы успокоиться, но Кира в буквальном смысле видела, как сильно Игоря подкосила смерть отца. Перекрученная на все лады сцена самоубийства фигурировала, кажется, в пяти или шести шарах, и все они пульсировали красным.
«Эх, не дочистила в прошлый раз, надо будет при случае пройтись снова».
В «пиковых» воспоминаниях Соколов почти всегда был мрачным, раздраженным или печальным – но, странное дело, как только к нему кто-то обращался, он тут же расцветал улыбкой и тянулся ко всем, и вокруг него сразу возникали маленькие группки людей. Он был как черный магнит, а они – как завихрения металлических крошек, человекоподобные снежинки, – и это было не что иное, как его будущее окружение. Внутри него гудели бесконечные и бесстыдные в своей роскоши вечеринки – и бесконечные же совещания в полутемных комнатах с людьми сильно старше него; одинокие тоскливые вечера непонятно где или, наоборот, шумные афтерпати и секс с невероятными, запредельно красивыми женщинами, с какими-то фантомами, усыпанными блестками, – и очень, очень много строчек кода.
Нигде об этом не писали, и Киру это сильно удивило, – но Соколов, судя по всему, в прошлом был неплохим программистом. Он кодил постоянно – она видела это – сначала в реальности, когда был помладше, а потом, по мере восхождения по социальной лестнице, все чаще мысленно, особенно во время изнурительных обсуждений чего-то крайне важного, что люди из «шаров» бормотали ему на ухо глухими неразборчивыми голосами.
Кира уже порядком подустала от несвязных отрывков, когда остановилась рядом с окном, где плавали гигантские коричнево-черные «пики». Смотрелись они опасно и подозрительно, но, сколько бы она ни тянула руку, дотронуться не получалось.
– «Капсула», слушай запрос.
Дышать. Я не могу дышать.
– По… могите!.. А-А-А!
Если я утону, все будет зря. Солдаты сожрут меня. Они внизу, я знаю.
– Помоги-и-ите-е-е!
– Дина, не смотри на меня так. Да, я попал в топи. Но уже все хорошо. Нет, я не хотел сбегать. Я сам не знаю, зачем это сделал. Ми… Михаил Витольдович не в курсе. Надеюсь. Но я же вернулся. Ты же меня не сдашь? Я вернулся. Вернулся к тебе.
Какая же она красивая. Даже сонная. Какая красивая.
– Соколов?
Ого, живой препод, а не нейронка. Интересно.
– У меня есть справка. Грипп.
– Ладно, проходите. Только в виде исключения. Очень просили вас посмотреть. Так-с, ну что тут? Экстерн, сто восемьдесят пять задач. Malbolge, C++, SQL… Готовились хоть?
Ты удивишься, дедуля, но я могу все.
– Да, я готов.