Девочка со спичками

Крайнов еще раз ему улыбнулся – мягко, по-отечески, как только он один и умел, – а потом постучал по скорлупе яйца маленькой блестящей ложечкой. Обжигая руки и добродушно ругаясь, он очистил верхушку, втянул в себя жидкую желто-золотую сердцевину и начал есть.

* * *

Соколов вернулся в свою каюту только поздно вечером. Принял душ, сел за роскошный стол из полированного ясеня, вставил в паз в центре стола бледно-синий шарик и устало сказал:

– Кристин, выведи мне камеры.

Пространство вспыхнуло, и перед Игорем северным сиянием засветились десятки картинок: каюты, переходы, лестницы; Крайнов, одиноко сидящий за барной стойкой и выпускающий из толстенной сигары клубы дыма в розово-фиолетовое небо; многочисленные девушки в разных частях яхты, кто где – одни уже сидели за туалетными столиками или валялись на широких кроватях в каютах, нацепив AR-очки; другие сбились в стайки и что-то обсуждали с изящными высокими бокалами шампанского в руках. Их декольте и спины мелькали в полумраке под камерами, как светящийся планктон в темных ночных волнах.

Мир Соколова, теперь хорошо различимый сквозь профессиональную оптику, был как на ладони: все в нем продавались за деньги, подчинялись силе и трезвому расчету и почти не мучились совестью.

В этот поделенный на прямоугольники мир помещалась и Динара, которая, как оказалось, тоже имела свою цену – просто очень высокую.

И чем дольше Игорь смотрел сквозь камеры на других женщин, тем больше успокаивался – и тем меньше божественного оставалось для него в образе Динары.

В конце концов он разложил ее на простые составляющие, как конструктор, и постепенно, понемногу, каждый день цельная личность Ди начала уходить и стираться из его памяти.

«Сердце – отдельно. Голова – отдельно. Деньги – отдельно».

В мире Соколова больше не осталось места иррациональности и хаосу.

Наступил порядок и прозрачность, все стало предсказуемо и ясно – впервые за этот бесконечный год.

«И увидел Он, что это хорошо». Игорь улыбнулся своим мыслям, лег на кровать, закрыл глаза и велел:

– Кристин, выключи свет.

* * *

Наутро после «пожарной тревоги» Кира вышла из гостиничного номера в научном центре и будто врезалась в стену: каждый человек, которого она встречала в коридорах и на прилегающей к центру территории, провожал ее долгим многозначительным взглядом.

– Ну что, доигралась? – Стрелковский с лицом не спавшего всю ночь человека встретил ее в главном офисе, в кабинете на третьем этаже. Он что-то яростно строчил на виртуальной клавиатуре, сидя за столом в AR-очках. Что он писал, видно не было.

Кира тоже натянула очки и села напротив, чтобы подключиться к сети «Капсулы» и проверить, как прошли ночные тесты Мережковского, но вдруг пространство внутри очков подернулось красным.

«Доступ запрещен».

– Что это значит?

Стрелковский будто ждал этого вопроса. Он резко сдернул очки и наклонился к ней через стол, уперев в него руки:

– Это ты его довела. Ты! Кира, ну зачем ты в это полезла?! Мы теперь все не только под камерами, но и под прослушкой! Доступы везде ужесточили. С утра уже замеряют рабочее время. Эффективность. Дресс-код какой-то, господи, какой дресс-код может быть в клинике! Распоряжение вчера ночью пришло. Следят теперь вообще за всеми, даже по дороге из Москвы сегодня за мной летел чертов дрон! Кира, ну зачем, зачем ты это сделала?!

Давид Борисович говорил очень тихо, сквозь зубы, но казалось, что он кричит во все горло.

Всполошенная Кира вскочила и завертела головой по сторонам: камеры, которых за ночь как будто стало в два раза больше, мирно перемигивались красными огоньками под потолком.

– Что значит «довела»? – злым шепотом отчеканила она. – Он подлец и хочет отжать проект, создав невыносимые условия, неужели не понятно?

– Это не так. Это не так! Ему нужен не проект, а результат! Просто скажи… скажи честно, что у тебя с ним?

Повисло неловкое молчание.

– В смысле? – бесцветно откликнулась девушка, но было поздно.

– Кира… – Стрелковский не просто побледнел – он позеленел, когда понял, что его случайная мысль, кажется, попала в точку. – Кира, Кирочка… – зашептал он, глядя на нее испуганными слезящимися глазами старика, словно убитого новостью о смерти близкого друга. – Да не может же быть, как так… Как так… – Он ошарашенно покачал головой, как болванчик из папье-маше, потом опустился на стул, схватился за полы летнего бежевого пиджака и тут же в панике начал выдвигать ящики стола, в которых не было ничего, кроме канцелярского хлама и старых нераспакованных палочек для суши.

– У нас ничего не было. Он всего лишь жадная сволочь и хочет отжать «Капсулу».

Она встала и вышла из кабинета, полная уверенности, что выстоит против драконовских мер, которые внедрил тут Соколов, – в конце концов, ей было не привыкать работать под камерами.

Как же она ошибалась.