Девочка со спичками

– Я никогда раньше не видел абсолютного штиля. На море его почти не бывает, а вот в проливах и лиманах – запросто. Знаешь, что такое абсолютный штиль? Это когда лежишь в гамаке, натянутом между двух мачт, а гамак не колышется, вообще. Когда подрываешься в семь утра от тревоги и похмелья и оттого, что бока болят (я накануне нажрался экстази и заснул прямо на верхней палубе на кушетке, какая ж она твердая, сука) – и, самое главное, потому что перестаешь во сне чувствовать качку.

Цепляешься за перила, встаешь и выдыхаешь за борт дым первой сигареты.

И не видишь там ничего.

Только небо и небо – снизу, сверху, во все стороны – белесо-розовое и… как так может быть, не понимаю?.. Одновременно зеленовато-оливковое, нежное, будто яйцо перепелки, настоянное на жаре и соли.

И это пустое пространство, это ничто медленно и мерзко скребет грязно-желтый зуб катера береговой охраны. Он тащится где-то у берега, далеко-далеко, и вода от него дыбится, как старая резина, и сразу же пластами укладывается обратно, густо и вязко, нефть и каучук. И если сесть на заднюю палубу яхты и погрузить в эту субстанцию сначала руки, а потом ноги, плечи и голову, то совсем ничего не почувствуешь. Вода такая горячая и соленая, что ты просто повиснешь в ней, как поплавок. Она никогда не даст тебе прохлады – и никогда не даст утонуть.

Смерть – это привилегия.

Прохлада – это привилегия.

Ее можно получить, только врубив двигатели на всю мощность и расчленив воду на куски «Селестой», как долбаным тесаком!

Но я не хочу никого будить. И поэтому стою, курю и плюю в воду.

Не хотел бы я сейчас видеть свое отражение.

Я не знаю, где я. Кажется, где-то у греческих островов – по крайней мере, мы были там позавчера. Но я уже не уверен.

Ненавижу утро. Ненавижу штиль.

А где ты? Где – ты?

Игорь резко захлопнул футляр бледно-синего шарика, в который уже по привычке наговаривал слова для исчезнувшей Динары. Он никогда их не отправлял – потому что было некуда.

Соколов не мог сказать, сколько прошло времени с момента, как Дина его бросила. Осоловело глянул на часы.

«Седьмое августа? Год? Год. Чушь какая-то».

Он не искал ее. Каждый раз, когда ему нестерпимо этого хотелось, Игорь припоминал слова на зеркале в душевой на вилле, написанные черным строительным маркером. Это был ее почерк, абсолютно ее стиль, и эти крестики и нолики на американский манер, которые означали поцелуи:

«Не ищи меня, Соколов. Нам было хорошо вместе, но все зашло слишком далеко. Ты чересчур залип. Когда-нибудь ты поймешь, а сейчас – просто прими.

Целую, Леди Ди, xoxooxoxox».

И это «Ди» – только он ее так называл, больше никто!

Кажется.

Соколов сжал зубы, чтобы не заорать.

В сонном утреннем мареве Игорю чудилось, что с того дня прошли столетия, а иногда – что Динары вообще не существовало, и он ее просто выдумал, и не было этого жалкого десятка лет, что они провели вместе.

Вместе ли?..

Катерок береговой охраны все пыхтел и пыхтел – и сеял за собой плавные резиновые дуги, приближаясь к «Селесте».

«Какого черта вам нужно!» – Соколов не понимал, кто к нему едет, да еще и в такую рань.