Девочка со спичками

«Что это такое? Плацебо? Единственные хорошие воспоминания, которые у него есть? Что это все значит?»

Макс видела, что Игорю тяжело смотреть на спичку на весу, и, окончательно отмахнувшись от голоса разума, уложила его голову к себе на колени.

«Все-таки он спас меня… Спасал несколько раз. Во всяком случае, пытался. Так ему казалось». Оправдания были слабыми, но Макс понимала, что сможет подумать об этом и позже.

И она продолжила тихо читать, и зажигала все новые и новые спички – откуда они брались в полупустом коробке, Макс не знала, но это было уже не важно.

Голова Соколова неподвижно лежала у нее на коленях. Она не видела его глаз, только темный затылок, почти сухой. Ей оставалось гадать, слышит он ее или нет, – но судя по тому, что они все еще были в канализации, его проекция, по крайней мере, не умерла.

– Морозным утром за выступом дома нашли девочку: на щечках ее играл румянец, на губах – улыбка, но она была мертва; она замерзла в последний вечер старого года. Новогоднее солнце осветило мертвое тельце девочки со спичками; она сожгла почти целую пачку. «Девочка хотела погреться», – говорили люди. И никто не знал, какие чудеса она видела, среди какой красоты они вместе с бабушкой встретили Новогоднее Счастье. Конец… – выдохнула Макс и опустила книгу на бетонный пол, так и оставив незакрытой.

Никто не читал ей в детстве этой истории – но притча потрясла ее до глубины души.

Сидя в тишине, она вдруг поняла, что жилет Соколова больше не вибрирует.

Он замер на значении «01:05», но Макс даже не могла вспомнить, когда именно это произошло.

Она прислушалась к дыханию Игоря. Осторожно сняла его голову с коленей, отошла к противоположной стене и легла, пытаясь успокоиться. Ее била дрожь, сон все не шел.

Через полчаса она не выдержала – и вернулась к Соколову. Он свернулся клубком и, кажется, спал очень крепко.

Морщась, Макс осторожно протиснулась в его объятия, прижалась спиной к нему и в изнеможении закрыла глаза.

«Я просто хочу погреться. Это ничего не значит, понял?»

Руки Соколова послушно лежали поверх ее рук.

Первопричина

Глухое гудение сирен было тихим, но постоянным – они не становились ближе или дальше, просто выли от безысходности, окружив пустое пространство моста, в центре которого лежал он – в разорванном на локтях сером костюме, в луже крови, с неестественно вывернутыми ногами. Он смотрел заплывшими глазами в бортики моста, усыпанные красными брызгами.

Два человека в черных толстовках с капюшонами заканчивали на одном из бортиков моста граффити:

Чтоб ты сдох, Соколов

Витиеватые буквы в готическом стиле, черепа и маки, алые маки и черные черепа.

«Маки, маки, почему маки?..»

Один из граффитчиков глянул на Игоря исподлобья.

– С-стас… Колпаков? – Соколов дернулся, попытался подняться.

– Да.

«Колпакову – 25 лет? За рисунки на стенах?»

– Кто… тебе… заплатил… за граффити? – выдавил Игорь.

– Мы всегда рисуем только то, что действительно важно. Мы – голос улиц и говорим о том, что может изменить жизни людей к лучшему. Деньги нас не интересуют.

Асфальт был чист, черен и блестел от воды, как свежевымытая разделочная доска. Соколов с трудом перевернулся на спину и краем глаза увидел машину – кажется, его везли именно в ней. Она стояла, остывая, и в ее лобовом стекле зияла огромная дыра, от которой расползалась неровная сетка трещин.

«Просто позвони, сынок. Ты можешь ничего не говорить».

Вдруг Игорь почувствовал свое тело, которое, кажется, минуту назад вылетело в лобовое стекло. Оно пылало от боли, переломанное в нескольких местах, вывернутое наизнанку, распухшее и блестящее от крови. Соколов походил на отбивную.

– Нет, – хрипло ответил он неизвестно кому.

Открылись и ожили цепкие глаза камер: оказывается, они были везде – на фонарях, на бортиках моста, висели в воздухе вдоль бетонных ограждений, шелестя невидимыми лопастями, выпуклые «белки» с черными «зрачками» видоискателей.

Нет.

Камеры изрыгнули наружу бесформенные проекции подростков, которые, смеясь серебристыми голосами, побежали по асфальту, по окровавленным рукам, лицу и груди Соколова – в синих брюках, кроссовках и юбках-плиссе.

«Это дети, какие-то дети в школьной форме – но почему дети?»

Ты знаешь почему.

Только не говори никому, не говори никогда, ты понял?

Просто позвони.

Проекции детей сошлись на нем, как прицелы, и схлопнулись в пульсирующую точку на желтой кости, торчащей из его разорванного левого колена.

Они все сделают сами.