Девочка со спичками

Она с размаху ударила Соколова по лицу, потом еще и еще.

– Придурок! Мы чуть не разбились из-за тебя! Просыпайся!

Голова Игоря раскачивалась, но глаза были плотно закрыты. Его лицо – лицо смертельно уставшего человека – в свете приборной панели казалось синим. Как же сильно он отличался сейчас от своих парадных портретов, развешанных по всей Москве, по всей стране, на которых некто с идеальной прической и белоснежными зубами неутомимо улыбался и смотрел на мир, чуть приподняв подбородок, – прямо над лозунгом «Только вперед, только в будущее!».

Сейчас перед ней лежал опустевший сосуд, оболочка, которая не имела с этими портретами ничего общего.

Она, тяжело дыша, отвела руки.

И почувствовала предательский укол в сердце.

– Пиздец!

Взрываясь от бессильной злости, Макс выпала из машины и легла прямо на землю. Та была горячей – отдавала накопленное за день тепло, и девушка из последних сил прижалась к ней, как к чему-то родному, ища защиты от острой, болезненной жалости, которую только что против воли испытала к лежащему в машине человеку.

– Пожалуйста, – шептала она неизвестно кому, чувствуя сквозь волосы мелкие камешки, – дай мне сил. Я должна это сделать. Он заслуживает.

Но, увы, то, что казалось таким простым во время планирования, на деле оказалось чем-то во много раз более сложным.

Она могла прервать его жизнь прямо сейчас, просто увеличив дозу снотворного до смертельной, – но ей нужны были ответы. И еще ей почему-то хотелось смотреть Соколову в глаза, когда она будет убивать его, медленно и мучительно, как горела она сама во взорванной школе, как, возможно, умирали тысячи людей от одного жеста его руки.

«Это ты ее взорвал, тварь. Я знаю. Пустые могилы не появляются сами по себе. Такое извращение мог придумать только ты. Это было тебе выгодно – как раз перед выборами. И я это докажу. Ты за все заплатишь…»

Но убить Соколова вот так, не узнав правду, прямо во сне, было бы абсолютной глупостью.

«Он даже не поймет, что умер. Ведь смерть похожа на сон, а сон похож на смерть. Он просто заснул и не проснется…»

Это казалось слишком легкой смертью для такого, как Соколов.

О нет, она хотела видеть, как он мучается, как горит в огне, осознавая все, что сделал с ней и с другими – и что собирался сделать со всей страной и, возможно, миром с помощью ее, Киры, изобретения.

Она выдохнула и закрыла глаза. Злость плескалась внутри, смешиваясь со странным оглушающим покоем, который медленно накатывал на нее, словно только сейчас она начала приходить в себя после выброса адреналина. Макс понимала, что все происходящее нереально, но чувства были столь сильны, что она не могла отделить их от себя и поэтому в тот момент жила, а не существовала отблеском молнии, импульсами нейронов в мозгу Соколова.

Все это было реально – и его смертельная усталость, и ее ярость и боль.

«По сути, – думала Макс, проваливаясь в сон и пытаясь наспех привести мысли к общему знаменателю, – почти нет разницы между тем, что ты чувствуешь, и тем, что реально происходит. Эмоции влияют на нас порой даже сильнее, чем, допустим, настоящие удары… то заставляя без остановки двигаться к горизонту, то…»

Она никак не решалась это сформулировать.

«…мечтать о мести и власти над тем, кому мстишь, а потом не знать, что с этим делать».

* * *

Макс открыла глаза от резкого звука – это была дверь машины, которой хлопнул торопливо бегущий в лес Соколов.

– Я быстро!

Она закатила глаза: он все равно не сможет уйти далеко – не позволит жилет. Максимум, что Соколов успеет сделать, – это справить нужду в чаще и отойти от машины километра на два, после чего взорвется.

Макс давно раскусила его: президент был трусом, и это почему-то особенно расстраивало. Она ждала от него более взрослой реакции, когда он обнаружил на себе взрывчатку, – стремления разобраться, хоть ненадолго остановиться и проанализировать, что происходт, – но он просто судорожно пытался спасти свою жизнь.

«Низшие инстинкты всегда стоят над разумом».

То, что он убежал в лес, означало, что сейчас в реальности живой Соколов из плоти и крови справляет нужду через катетер на глазах у всей лаборатории. Ей почему-то стало стыдно при мысли об этом, хотя как профессиональный медик она давно вытравила в себе всякое смущение к такого рода процедурам.

Она знала, что сейчас он вернется, причем страшно голодным.

Она знала наперед все, что он скажет и как будет себя вести, прежде чем она сжалится и даст ему хотя бы кусочек хлеба (введет глюкозу через капельницу, а ему покажется, что он ест по-настоящему).

Все это было так жалко и предсказуемо: ничего нового, ничего необычного, Игорь Соколов не был титаном духа или борцом за справедливость и истину, который мог бы, например, объявить голодовку во имя высоких целей, – именно таким человеком его регулярно выставляли в новостях. В реальности Соколов был трусливым эгоистом – впрочем, как и девяносто процентов населения Земли.

Взглянув на лес, Макс увидела Соколова. Тот понуро брел обратно сквозь высокую траву и бурелом.