Девочка со спичками

Шрамы, конечно, остались – выше локтя, на бедрах и животе, – но теперь были едва различимы при свете, как иней, и легко прятались под одеждой. Кира надевала толстовки с длинным рукавом, бесформенные штаны и медицинскую маску, садилась на заднюю парту и ныряла в генетику и алгебру, в программирование, гематологию, анатомию и нейрохирургию. Она год не заговаривала ни с кем первой, пока наконец не смогла себе позволить снять маску и впервые со дня взрыва накрасить губы прозрачным блеском – без боли.

Кира панически боялась, что ее выселят из больницы, хотя вслух этого суеверно не произносила, и согласилась на первую подвернувшуюся работу – санитаркой в морге. Жигалева этому изрядно удивилась и взяла с девушки обещание, что она не загубит свою медицинскую карьеру и не останется там навсегда. То, что Кира, возможно, будущее научное светило, Жигалева сообщила ей примерно на третий месяц обучения. Способности Мечниковой поражали, и Жигалева в нарушение больничных правил стала брать ее с собой на операции, чтобы Кира училась еще быстрее. Илона буквально впадала в экстаз, видя, как Кира все больше замыкается на науке и все меньше интересуется внешним миром, – и в этом было какое-то извращенное ожидание чуда, словно бездетная и незамужняя Жигалева высиживала гигантское яйцо Кириного таланта. Илоне хотелось передать ей все, что она знала, самое потаенное и сложное, не понятое и не осознанное другими учениками, будто причастить Киру к науке перед тем, как та сбежит в университет, – а в том, что она в него поступит, у Жигалевой не было никаких сомнений.

Кира месяцами исправно ворочала трупы и помогала контролировать роботов, которые их мыли. Прикасаясь к мертвым, она не испытывала отвращения. Мечникова глядела глубокими спокойными глазами на оголенные беззащитные груды мяса и чувствовала, будто они ближе ей, чем живые. Трупы попадались разные – старческие, молодых людей, детские – восковые, податливые, как мягкие игрушки из кошмарных снов; встречались тела почти ничем не пахнущие – и невыносимо воняющие, утопленные в формалине и распухшие, подсохшие и окоченевшие; развороченные переломами «прыгуны» из окон и жертвы районных перестрелок с россыпью дырок от пуль – Кира сбилась со счета, сколько трупов прошло через ее руки, пока смерть не стала чем-то обыденным.

После ночного дежурства в морге усталая девушка выходила на залитую солнцем улицу, брала кофе и круассан и шла куда глаза глядят. Потом задумчиво останавливалась у витрины какого-нибудь магазина, как Одри Хепбёрн из «Завтрака у Тиффани», откусывала кусочек круассана и долго смотрела на себя в отражении витрин, а внутри продолжал скрипеть железный шар: «Ур-родина, ур-родина…»

Кира давно превратилась из обожженной головешки в хорошенькую брюнетку с густой челкой пони – но шар все не замолкал. Она стала носить парик почти сразу после начала учебы в колледже, потому что устала отвечать на вопросы людей, которые видели шрамы на голове сквозь едва отросшие светлые волосы. Кира полюбила узкие джинсы, тяжелые ботинки, которыми впору было отбиваться от уличных хулиганов, и безразмерные свитеры; постепенно она стала открывать шею, носить несколько простых колец и даже пользоваться парфюмом. И только тончайший силикон на левой щеке, тщательно скрытый тональным кремом, напоминал ей о двадцать втором октября – да еще, когда девушка сидела в наушниках и кто-то дотрагивался до ее плеча, она страшно вздрагивала, а глаза кричали собеседнику: «Со мной что-то не так, точно не так, держись от меня подальше!»

Мечникова каждый день смотрела в лицо живущему на предельных скоростях огромному городу, в котором когда-то мечтала оказаться, и не могла понять, почему ей так плохо – ведь вроде все хорошо, и Жигалева в ней души не чает и украдкой сует ей мятные леденцы, завидев, как Кира возвращается в больницу через черный вход. Она пристрастилась курить, и Жигалева ей это прощала, хотя других студентов и интернов за такое немилосердно ругала. Иногда Илона совала ей и деньги, но Кира каждый раз смущенно отказывалась, желая провалиться сквозь землю.

И все же сердце рвалось и томилось – от одиночества, невыразимой тоски и осознания потерянной прошлой жизни – пусть и плохой, но ее собственной, настоящей. К тому же теперь она не могла ездить на могилу к маме. Умом Кира понимала, что наконец нашла свое место под солнцем – понятное и простое, как для медицинских файлов – углубления в аккуратных 3D-папках на больничном сервере, как для никелированных ящиков с трупами – ниши в стенах морга, как для скальпеля – кейс из прозрачного пластика.

Девушка сжала коробочку со скальпелем в кармане: с некоторых пор она брала его собой, когда заканчивала смену, – так намного спокойнее, будто держишь за руку молчаливого, но очень надежного друга.

«За что это все мне? За что?..»

Но город никогда не отвечал ей – и постепенно она перестала спрашивать.

* * *