Детский бог

Странные они, конечно, эти девочки. Ясно же, что когда ты залезаешь на колени взрослому мужчине, в одних трусах и майке, то ты на что-то намекаешь. Напрашиваешься. И есть что-то дьявольское в этих невинных девочках, которые хлопают своими чистыми порочными глазами и принимают подарки, и им все мало. Бездонные бочки. Мало внимания, мало любви, мало подарков.

В конце концов, то, что Вика не пошла к матери и не рассказала о них, означает, что ее все устраивает. Молчание – значит согласие, так ведь?

И все равно каждый божий день начинался с одной и той же мысли: они узнают. Они придут за мной. Они публично со мной разделаются.

Кто были эти «они», Гирс не знал. Но бесконечный стыд и страх разоблачения сплелись в нем как клубок колючей проволоки, и клубок этот перекатывался из стороны в сторону, цепляя то сердце, то легкие, то стенки желудка. Раздирая его изнутри.

Время шло, он видел, что ничего не происходит: милиция не стучит ему в дверь. На работе тоже все спокойно. Тогда он ненадолго расслаблялся, и жизнь переливалась в прежнее русло.

Но стоило ему отдышаться, и судьба сразу напоминала о том, что он теперь не такой, как все, не такой, каким был прежде, что он перешел водораздел и теперь платит за это по нескольким счетам сразу.

Он перестал водить машину. Вообще перестал садиться за руль, потому что невозможно ездить за рулем и не сталкиваться с милицией. Стоило ему увидеть, как гаишник направляется в его сторону, сердце его заходилось в таком мощнейшем тахикардическом пароксизме, что он быстро сообразил: такой стресс до добра не доведет. И убрал права в долгий ящик.

Когда ему предложили стажировку с возможностью работы в крупной клинике в Европе, все, кажется, решилось. Переехать, все забыть. Увезти девочек. Забыть этот дом, не ходить больше по этому коридору, не смотреть на дверь ее комнаты, которая, как магнит, притягивала взгляд.

А еще что-то творилось с Полиной. Догадывается? Нет, не может быть, невозможно.

Полечка, Полина когда-то стала его спасительницей, разогнала призраков, рассеяла густую мглу над его головой. А теперь в его сны, короткие судорожные попытки забытья, вновь пробралась хтоническая сырость и гадливая топь, в которую он проваливался все глубже.

По утрам он чувствовал на языке вкус гнили, как испорченный зуб, проснулась в нем старая ноющая боль. Он ощущал, будто в нем портилась кровь. Иногда, когда было уже совсем невмоготу, он ставил себе на ночь уколы тримепередина, и тогда весь следующий день тащился словно в похмелье: перевернутая голова, налитые тяжестью мышцы.

В один из таких постопиатных дней – пальцы не гнутся, в глазах влажная рябь – в «травму» привезли молодого мужчину с переломом грудной клетки. Авария на производстве: его придавил электропогрузчик.

В смотровой царила тишина. Пострадавшему уже сделали эхокардиографию, и при каждом сокращении сердца на экране был хорошо виден патологический сброс крови на межжелудочковую перегородку. Это означало перегрузку сердца с последующей сердечной недостаточностью.

– Отрыв хорд митрального клапана при значительной сердечной недостаточности – показана срочная операция, – констатировал Гирс.

– Я бы не стала торопиться с выводами, – покачала головой кардиолог, – безопаснее было бы оставить его пока на консервативной терапии.

– Нужна эндоскопия, чтобы закрыть перфорацию, – сказал Гирс, не обращая внимания на ее слова, – а я потом уберу разрыв.

– Вы не хотите понаблюдать? Хотите начать с искусственной остановки сердца?

– Нужна срочная операция, иначе я не беру на себя ответственность. – Гирс взглянул на часы. – Время уходит, быстрее, готовьте операционную.

Кардиолог, шведское имя которой он все никак не мог толком запомнить, вскинула на него непонимающий взгляд.

– Не обсуждается.

Грудная клетка аккуратно рассечена. В луче налобного осветителя сердце выглядит как пещера с запутанным лабиринтом сталактитов и сталагмитов. Царство кристаллов. Арочные своды сухожильных хорд, готические выемки предсердий, полулунные створки. Вот уже два десятка лет он не уставал восхищаться тончайшей архитектурой тела. И даже сейчас, с трудом переводя дыхание, заливаясь химическим потом, когда каждая пора кровоточит тримепередином, он испытывает благоговейный трепет, глядя на живые реакции миокарда. Доступ сделан, пока все гладко.

Интерн-практикант, ассистент хирурга и второй кардиолог ловят каждый его взгляд. Нужно очень деликатно ввести канюлю в важный сосуд, чтобы соединить сердце с аппаратом искусственного кровообращения.

Вдруг – сильная слабость, в голове шум, к горлу подкатила тошнота. Упало давление – Гирс оперся на краешек хирургического стола. Глаза залило холодным потом.

– Все в порядке? – встревоженный взгляд ассистента.

– Да. Одну секунду, кажется, да… – сказал Гирс и упал без чувств.

Это был единственный случай, когда абстиненция не дала ему завершить операцию.