Детский бог

Вика замерла, вдруг ясно почувствовав надвигающуюся катастрофу.

– Так ты что, из-за них, что ли, прыгнул?

– А как же?! Парни брали меня на «слабо»! Да еще при девочке, которая мне нравилась. Я не мог соскочить, это не по-пацански.

У Вики закружилась голова.

Лучше бы он и правда провалился куда-нибудь, этот человек, который перепахивает все ее прошлое, весь ее мир. Ее жизнь вмиг оказалась одной сплошной иллюзией, одной сплошной ложью. Самый яркий момент, самое точное доказательство любви, на котором строились все смелые, пусть и неловкие мечты ее спасения, вдруг рухнули. Ей показалось, что кто-то выдернул землю у нее из-под ног.

Она пошатнулась и взялась рукой за поручень.

Филипп, наоборот, наконец расслабился, даже говорил ей нечто ободряющее, что-то про то, как все замечательно наладится. Кажется, даже про психолога. Терапия, поддержка. Он улыбался, и его лицо казалось ей ужасающе картонным.

Снова накатил страх: а что, если она все себе придумала?

С чего она вообще взяла, что этот человек не приехал сюда поиздеваться над ней? Почему решила, что он теперь не опозорит ее?

Его беззаботный вид был отвратителен. Еще бы: он же собирался уехать на безопасное расстояние и оттуда делать все, что вздумается. Он четко дал понять, что считает отца преступником, который должен быть наказан…

Ощущение, что она совершила непоправимую ошибку, только нарастало.

– А ты смог бы еще раз? – вдруг спросила Вика.

– Еще раз что? Прыгнуть?!

Она посмотрела куда-то в сторону воды.

– Ты хотел, чтобы я поверила в то, что ты меня не винишь, не считаешь извращенкой…

– А если прыгну, поверишь?

– Да. И тогда буду знать, что меня еще можно любить. И что есть, ради чего пытаться жить дальше…

Он посмотрел на нее с недоумением, как будто силясь прочесть ее мысли.

– Ты шутишь, я надеюсь?! Хочу обратить твое внимание на то, что здесь высоко, а река с таким течением в это время года ледяная. Если не покалечишься при падении, то гипотермия обеспечена. Холодовый шок, физическая беспомощность. Остановка сердца…

Вика растерялась. Деревья, рваные клочья неба, каменистый позвоночник дамбы. Где-то кричит птица, чья-то рука на ее локте. Все завертелось, она с трудом перевела дыхание. Он не любил ее, и она захотела его смерти.

– Ладно, забыли. Вик, я хочу, чтобы ты поняла главное: время прошло, все изменилось. Я не Ромео, я взрослый человек, у меня семья. И при этом мне небезразлично, что будет с тобой. – Он снова заглянул ей в глаза. – Но я не тот, кто тебя спасет. Только ты сама можешь себе помочь.

– Фил, обними меня, пожалуйста, мне очень одиноко.

Он крепко обнял ее, и внутри у нее все заныло от невозможности остаться так, прилепившись друг к другу навсегда. На веки вечные. Вместе.

И тут она вдруг вспомнила, что все себе придумала. И эту любовь. И этот день. И этот его детский прыжок веры.

На мгновение она оказалась в самом сочленении времени: она была именно в том дне, на речке, двадцать лет назад, и одновременно здесь и сейчас. Ей стало отчетливо, совершенно отчетливо ясно, что ничто не принесет спасения. Не принесет облегчения. Ни люди, ни время. Один-единственный ритм, перемалывающий все невзгоды, прорастающий через любую боль, побеждающий всех призраков прошлого и будущего – один он, организующий и дающий возможность существовать, упорный, несгибаемый, этот бесконечный ритм ее сердца – вот все, чему она могла верить и на что рассчитывать. Она могла опереться только на себя, только на свою способность быть человеком.

Вика старалась, очень старалась вытянуть из себя желание жить.

Они постояли еще немного, он опирался на нее, неловко балансируя на здоровой ноге. Она вдыхала его запах, пытаясь напитаться впрок.

Потом она обняла его покрепче, вот сейчас…

* * *

Филипп

В один момент мне показалось – мы сейчас упадем. Вика вцепилась в меня намертво, я едва удерживал равновесие. Мне стало не по себе, но в эту самую минуту нас окликнули.

– Вика, иди домой. – Она вздрогнула и испуганно уставилась в пространство за моей спиной.

Гирс шел прямо к нам, близорукий, немного неуклюжий, но казавшийся еще крупнее в объемном, перехваченном поясом плаще. В руках он держал увесистую монтировку, будто прикидывая, как бы половчее проломить мне голову.

– Александр Львович… – начал я, но он не дал мне договорить, отмахнувшись.

– Вика, домой, я сказал, – в его обычно теплом ободряющем голосе вибрировал металл.

Вика развернулась, однако не двинулась с места. Я видел, как она вцепилась в поручни, ее пальцы побледнели, изо всех сил вжимаясь в мозаику растрескавшейся оранжевой краски, кожа на костяшках натянулась.

– Ехал мимо, пробил колесо, – сказал Гирс, подходя ближе. – Поможешь поменять? – обратился он ко мне, кивнув на монтировку.

Вика со злостью уставилась на него.

– Не слушай его, он все врет, – сказала она, оторвавшись от перил и оплетая пальцами мою ладонь. – Зачем ты пришел? – мрачно бросила она Гирсу, и мне показалось, что между ними протянулась какая-то невидимая, но очень прочная нить, побежало напряжение.