Детский бог

– Ладно, ты допивай, а я пока пойду сделаю пару звонков. Вику предупрежу, чтобы завтра ждала гостей. И учти, ты у меня до воскресенья: я праздную день рождения, и ты не можешь это пропустить.

* * *

Я почистил зубы и вместе с пеной сплюнул несколько капель крови. Посмотрел в зеркало, широко раскрыв рот: справа десна немного кровоточила. И вкус пасты был какой-то дурацкий. Не мятный, а вяжущий, безвкусный. Как воск.

Мне было сильно не по себе от смутного ощущения, что эта поездка может перетряхнуть, взбудоражить то, чего касаться не следует.

Мне всегда казалось, что в браке я практически непогрешим. Как капитан Америка. Друзья, стыдно признаться, посмеивались надо мной, мол: «Ты же не каблук, парень, поехали посидим по-мужски».

Я знал, что это их «по-мужски» частенько заканчивается прибытием «второго состава» – любовниц со стажем или просто подвернувшихся в караоке девчонок. Я недолюбливал все это, но «подкаблучник» – нелестное реноме, поэтому время от времени участвовал в посиделках, а после ехал домой, так и не запятнав свою супружескую верность.

Мне и правда не в чем себя упрекнуть: я любил свою жену, и эта любовь делала меня спокойным, счастливым. Сначала я наивно предполагал в себе избыток чести и, сравнивая себя с друзьями, невольно гордился собственным благородством. Но со временем обнаружил, что отнюдь не высокие принципы оказались основой моей верности. Мне просто это нравилось: надежность, устойчивость. Я был в безопасности, пока в безопасности была моя семья. Как некий метафорический конструкт, я весь базировался на четырех точках опоры, где сам был лишь одной из четырех, а тремя другими были мои жена и дети.

Сейчас я, кажется, опасался, что встреча с Викой способна пошатнуть этот филигранно выстроенный баланс. Вытолкнуть меня из мира прочных форм. Это было тревожно. Словно мне предстояло не отправиться в гости, а сделать какой-то важный внутренний выбор. Если да, то какой? Быть ли верным мужем? Или верным своим чувствам? Или нужно вообще как-то шире смотреть на все это и обнаружить здесь нечто формирующее меня заново?

Я силился понять, что важнее: «Обязательства Чести» или «Обязательства Сердца»? Хотя какое к черту сердце! Может, это просто похоть, влечение… Сложно решать самому. Но нужно решать самому.

Я много слышал о слиянии в паре, когда люди утрачивают индивидуальность, не признавая права на отдельность друг друга.

Мне приходило в голову, что границы моей личности уже слегка размыты и переплетены в нашем с женой неразрывном сосуществовании. Возможно, я чаще говорил мы там, где можно было бы сказать я, и у нас остались только общие интересы. Но мы жили в едином ритме, как единый организм, и казалось, что это всегда несло больше пользы, чем вреда. Такая семейная синергия. Скорее близость, чем слияние.

Я положил зубную нить на полку и отправился в постель.

Когда-то, с высоты юношеского максимализма я предполагал, что если мне повезет однажды встретить свою женщину, то больше я не захочу других. Что ж, выяснилось, что любовь и желание – мало связанные вещи. Как-то получается так: продолжаешь любить одну женщину, но спустя какое-то время снова включаешься в игру. Снова испытываешь влечение к другим. Редко, но метко. А вот когда это «редко» тебя настигает, нужно суметь вовремя сделать правильный выбор. И я всегда умел поступать правильно.

Впрочем… Слово «правильно» отдает примерно тем же сомнительным душком, что и «подкаблучник». Лучше ведь жалеть о сделанном, чем о несделанном? Чертовски интересно все-таки, что там стало с Викой Гирс.

* * *

Она оказалась выше, чем я предполагал. Она стоит в дверях ко мне спиной.

На ней – тонкая шерстяная водолазка и шелковая юбка цвета мокрого асфальта. Игра света и тени на очертаниях тела. Из-под узких рукавов видны удлиненные запястья, изящные суставы и слегка выступающие вены ее рук.

Я осторожно разглядываю ее и вдруг снова обнаруживаю в себе ту странную слабость – необычное соединение страха, радости и беспомощности, – которую всегда испытывал в присутствии дочери Гирса еще в детстве и которая не была свойственна мне с другими женщинами.

Вдруг она разворачивается в мою сторону. Я поднимаю глаза и вижу ее живот, ее грудь, пряди темных волос и, наконец, лицо. Ее лицо сияет. Кажется, оно сияет так с самого первого дня ее жизни. Это особенный свет, свойственный только Вике Гирс.

Она сосредоточенна. Я замечаю бугорки ее жевательных мышц, которые напряженно двигаются под скуловыми дугами и проступают сквозь загорелую кожу. У нее тонкий, слегка удлиненный нос, смуглый летний рот, она втягивает воздух и, словно уловив нужный запах, смотрит прямо на меня.

Что теперь? Вспомнит ли она? Я часто представлял себе этот момент, и в фантазиях все всегда заканчивалось по-разному.

Она рассеянно улыбается, должно быть, пытаясь понять, где мы могли видеться.