Детский бог

У Филиппа оказалось хорошее лицо. Открытое, в меру привлекательное, еще не утратившее приметы молодости, оно выделялось из множества других лиц честным здоровьем, очевидно, и физиологическим, и душевным. Цвет кожи, ушных раковин, белков глаз, коротко остриженные светлые волосы, общая упругость – все в этом парне говорило о благополучии внутреннего устройства, о правильных гормональных пропорциях и об удачном генетическом составе.

– Филипп! Ты ли это, дорогой? – зычно сказал Гирс, протягивая руку.

Рука повела себя хорошо – не дрогнула.

Филипп с готовностью шагнул навстречу, оставив за плечами силуэты стоящих рядом людей.

– Здравствуйте Александр Львович! Как я рад, что вы меня узнали, а то все думал, как подойти. – Филипп пожал протянутую ему руку крепкими сухими пальцами.

Он приветливо улыбался, показывал блестящие кончики здоровых перламутровых резцов.

Отлично!

Гирс даже цокнул языком, так ему понравилось то, что он увидел.

* * *

Конференция продолжалась несколько часов. Всю часть знакомства я промучился чувством неловкости. Похоже, здесь все друг друга знали. Врачи, ученые. Мне было не по себе: я порядком боялся, что кто-нибудь спросит, откуда я и чем занимаюсь, и тогда все поймут, что я просто-напросто рядовой кардиолог и оказался здесь по чистому везению. Если не по ошибке.

Потом подошел Гирс, и мою голову заняли уже совсем иные материи.

Во время конференции я сидел наискосок от Александра Львовича и, изображая, что делаю пометки в блокноте, исподтишка разглядывал его лицо. Конечно, я опасался разочароваться, боялся столкнуться с явными следами увядания и потому с облегчением обнаружил, что кумир моей юности вроде бы вовсе не растратил ни мощности фигуры, ни красоты ума. Смуглый, как всегда идеально выбритый, Гирс выглядел все тем же тяжеловесным, близоруким рыцарем, каким запомнился мне в то лето. Из обновок – разве что тронутые проседью усы.

Склонив голову набок, Гирс внимательно слушал выступление американского профессора криобиологии, Платона Вальтера, прилетевшего из Калифорнии специально ради встречи с русским светилом.

Александр Львович кивал то ли каким-то своим мыслям, то ли соглашаясь с профессором. Постукивал кончиком карандаша по блокноту, нетерпеливо и вместе с тем задумчиво. Его черные глаза блестели, а брови хмурились и расслаблялись, собирая у переносицы глубокие морщины.

Глядя на него, я вспомнил тот год. Странное дело: как будто мои мечты вдруг наполнились силой реальности. Как будто здесь и сейчас я застрял на пересечении осей вымысла и настоящей жизни. В этой великолепной функции я оказался за одним столом, на соседних стульях, рядом с человеком, который, сам того не зная, изменил когда-то мою судьбу.

Я попытался нащупать признаки обиды, но оказалось – обиды нет. Впрочем, я недооценил собственной чувствительности: не думал, что буду сидеть здесь, почти сокрушенный яркостью воспоминаний.

Кажется, в психологии это называется регресс. В голове один за другим всплывали образы из прошлого, вначале акварельные, импрессионистские, затем обретающие упрямую волю и неотступность. Образы, мешающие думать.

Я покрутил в руках пластиковый стаканчик. Стараясь случайно не щелкнуть стаканчиком, проглотил холодную воду, чтобы немного прийти в себя и не уноситься флешбэками в детство.

Это не особенно помогло. Подняв глаза на Александра Львовича, я испытал привычное чувство вины и одновременно брезгливости в отношении отца. Хоть убей, не могу их не сравнивать. Не могу не сравнивать себя.

«На кого я больше похож сейчас?»

Александр Львович взял слово. Низкий голос Гирса выговаривал английские звуки с твердым русским акцентом, язык его ударялся о верхнее нёбо, вибрировал между зубов раскатистым «р-р-р». Решительный звук.

– Профессор Вальтер, а как в вашем эксперименте решена проблема равномерного распределения криопротектора внутри разнородных тканей? – спросил он.

* * *

– Ну что, друг мой, сколько же мы не виделись, лет пятнадцать? Да больше, наверное. – Гирс поднялся с места и подошел ко мне.

После конференции комната довольно быстро опустела: голодные эскулапы спешили переместиться в банкетный зал, где уже были явлены миру все прелести шведского стола. Белые диски тарелок, скрученные рогаликами салфетки, серебристые крышки горячих мармитов, острые шпажки канапе.

Я вскочил на ноги, положил айпад на стол.

– Двадцать лет! Вы уехали из России, когда я еще школу не закончил.

– Надо же, все-таки время – непостижимая штука… А что твой отец? Как он?

– Папа умер. В прошлом году.

– О! Прими мои соболезнования! – Живые глаза Гирса увлажнились сочувствием. Он наклонил голову и задумчиво сказал: – Мы с ним ровесники… – помолчав, продолжил: – Ты должен рассказать мне все о себе. И об отце. Мне жаль, что связь была потеряна. – Гирс похлопал меня по плечу, и к горлу сразу подступил комок.

Слезы явились неожиданно, мешая вздохнуть. Точно так же, как в детстве, когда я в полном бессилии понимал, что эти люди – не моя семья, никогда ими не были и никогда не станут.