Даниил Андреев

Узнал об этом Даниил, только вернувшись из Судака. Коваленский рассказал об аресте хорошо знакомого ему Сергея Клычкова… Но большинство старались жить так, словно ничего не происходит. Алла Александровна вспоминала о ритуальных собраниях в институте: «Нас собирают всех, закрывают дверь, читают нам материалы очередного следствия, очередного дела. Потом предлагают всем проголосовать за смертную казнь. Все мы поднимали руки. Я только никак не могу понять, почему только я это помню. <…> Я у подруги моей спрашивала: “Разве ты не помнишь?” Она – “Совершенно не помню”. А когда читали, то еще смотрели, кто поднял руку, кто нет. Известно: кто не поднял руку, вечером доставят на Лубянку»²⁹⁰.

2 ноября 1937-го арестовали, как говорили – за перевод Джойса, Игоря Романовича с женой. Ему дали десять лет лагерей, ей – восемь.

В том же году арестовали и расстреляли родителей жены его приятеля Юрия Беклемишева. Горько недоумевавший – тесть и теща, польские коммунисты, никак не могли быть врагами, – Беклемишев старался жить, как прежде, работал, гасил переживания писанием. Он писал «Танкер “Дербент”», свою вторую повесть. Первую, «Подвиг», отвергли все редакции. После неудачи его долго мучила неуверенность. Чересчур категоричные замечания матери, многоопытной литераторши, казались старомодными, он их не принимал. Это, видимо, и заставило идти за советами к Даниилу, единственному среди его тогдашних товарищей имевшему отношение к литературе. Трудно сказать, какую роль сыграли дружеские советы, но, видимо, лишними не стали. По крайней мере, Алла Александровна говорила определенно: «Даниил помогал Крымову писать “Танкер ‘Дербент’ ”».

Многое сближало Даниила Андреева с Юрием – давнее знакомство с его матерью, общая любовь к поэзии и музыке, многое – разъединяло. Окончивший физмат, он стал деятельным инженером. Сочинения его были о летчиках и нефтяниках, занятых соцсоревнованием. А поэт и созерцатель Даниил увлекался древней Халдеей, Египтом и Индией. И важно, что Беклемишев, бывший моложе Андреева всего на два года, уже принадлежал к поколению советскому и был не только влюбленным в поэзию Блока романтиком, но и атеистом, не признающим никакой мистики. «Нет во мне и тени религиозности, – утверждал он. – Я – аналитик. Убеждения для меня важнее и прочнее любой веры. Каждый день и каждый час я проверяю убеждения фактами и факты убеждениями. До сих пор все сходилось»²⁹¹. Безжалостности и фальши режима, не сходящейся с фактами, он не замечал. Казалось, рано или поздно все сойдется. Беклемишев и его товарищи, полные жизнестроительной силой молодости, надеялись на лучшее. Андреев жил в том же и совсем в другом мире, другими настроениями:

Еще, в плену запечатанных колб,
Узница спит – чума;
В залах – оркестры праздничных толп,
Зерно течет в закрома…
Кажутся сказкой – огненный столп,
Смерть, – вечная тьма.

В «Странниках ночи» во второй главе изображалась картина железнодорожного крушения. В него попадает возвращающийся из Трубчевска археолог Саша Горбов, переживший на Неруссе, как и автор, соприкосновение с «космическим сознанием». Катастрофа, произошедшая ночью, с человеческими жертвами, в романе описывалась безжалостно реалистически. О том, что она символизировала, можно предположить по написанным тогда же стихам:

Шумные дети учатся в школах.
Завтра – не будет этих детей:
Завтра – дожди на равнинах голых,
Месиво из чугуна и костей.
Скрытое выворотится наружу.
После замолкнет и дробь свинца,
И тихое зеркало в красных лужах
Не отразит ничьего лица.

«Красные лужи», не отразившие ни победителей, ни побежденных – это все, что останется от переживаемой «красной» эпохи. Значит, погибнет и «синее подполье», не дождавшись наступления времен небесного цвета.

6. Начало романа

В стихотворении, написанном героем «Странников ночи» Олегом Горбовым (позже озаглавленном «Из погибшей рукописи»), похожие настроения. Предстоящие грозные события должны ответить на неотступную жажду делания и ожидание вести. Жизнь «без любви, без подвига» не имеет смысла и грозит худшим – духовным падением:

Без небесных хоров, без видений
Дни и ночи тесны, как в гробу…
Боже! Не от смерти – от падений
Защити бесправную судьбу.