Даниил Андреев

Год оказался страшным, но страшное становилось обыденным, многим казалось, что их репрессии не коснутся хотя бы потому, что они ни в чем не виноваты. Так днем считали те, за кем являлись той же ночью. Органы старались делать свое дело по ночам, не привлекая лишнего внимания, расстреливали тайно, родным сообщали не о казни, а о приговоре – «десять лет без права переписки». Существовало как бы две действительности: ночная, с арестами и расстрелами, страхами, и дневная, с надеждами на лучшее, с инстинктивным желанием не знать, с попытками разумного объяснения совершающегося, пока оно тебя не задело. Лион Фейхтвангер, в январе посетивший Москву, писал в молниеносно изданной по-русски книге «Москва 1937»: «Громадный город Москва дышал удовлетворением и согласием и более того – счастьем»²⁷⁶. Фейхтвангер присутствовал на процессе Пятакова – Радека и, по его словам, убедился в виновности обвиняемых, но признался, что их поведение на суде осталось ему непонятным. Роли определяли сценаристы и постановщики судилища, они же приглашали зрителей. А что могли понять те, кто узнавал о судах из газет?

Андреев писал тогда: «Нет победителей. Нет побежденных. / Над красными лужами – чертополох». И даже готовился к гибели:

Помоги – как чудного венчанья
Ждать бесцельной гибели своей,
Сохранив лишь медный крест молчанья —
Честь и долг поэта наших дней.

Стихи написаны в 1937-м. Но, видимо, не раньше осени. А зимой Даниил продолжает по просьбе брата, рвущегося из эмиграции, малоуспешные хлопоты. 18 марта пишет ему:

«Дорогой мой, родной мой Димуша, мной сделано все, от меня зависевшее. Не так давно было отослано письмо И. В. Сталину, и я думаю, что на протяжении апреля, может быть мая, дело вырешится окончательно. Если ты получишь какое-либо сообщение из консульства, пожалуйста, тотчас же напиши мне, чтобы я мог немного подготовить ваше, так сказать, pieds á terre²⁷⁷ (во франц<узской> орфографии я не силен). Должен сознаться: неужели действительно приходит к концу двадцатилетняя разлука. Это так странно, так невероятно, что боюсь мечтать, и все-таки мечтаю беспредельно.

Мы живем по-прежнему. Только дядя что-то стал сдавать (с прошлого года). Грудная жаба часто не дает ему возможности двигаться, и иногда ему приходится лежать по целым неделям. Лежит он и сейчас, тихо читая у себя за занавесками.

Мама тоже, конечно, чувствует себя не блестяще, ведь надо учитывать, что им обоим уже под 70 лет. Бодрее и крепче держится тетя Катя. Алекс<андр> Викт<орович> страшно много работает, я его почти не вижу.

У меня в работе бывают перебои – исключительно по вине моей феноменальной практической бездарности. Исключая этой стороны жизни да еще того, не менее плачевного факта, что личная жизнь моя не устроилась и, вероятно, никогда не устроится, – в остальном этот год был для меня плодотворным и, если так можно выразиться, внутренно-щедрым. Читаю, впрочем, немного. Знаешь ли ты роман Бруно Франка “Сервантес”? Книга замечательная, настоящая большая литература. Она здесь имеет громадный успех.

Вчера был на Пушкинской выставке. Впечатление грандиозное. 17 зал, полных рукописями, документами, редчайшими портретами, великолепными иллюстрациями к Пушкину и т. п. Нечего и думать осмотреть все это за 1 раз. Выставка будет функционировать до 1 января, т<ак> ч<то> ты ее, надеюсь, еще застанешь и мы сходим на нее вместе».

Наивные надежды. Посетителей Пушкинской выставки встречал двойной портрет Пушкина с женой. Она смотрит в зеркало на себя, поэт мрачно оглядывается, а над его резким профилем парит отражение благодушной светской толпы. Советская толпа, запуганная, управляемая, на собраниях требовала беспощадно уничтожать врагов народа, предателей и убийц. Раскрывались троцкистские «военно-фашистские» заговоры, обнаруживались террористические организации.

Письмо Андреева Сталину написано по совету Пешковой, знавшей, от кого в СССР все зависит. Тем более что с Иосифом Виссарионовичем о желании Вадима Андреева вернуться вроде бы успел поговорить Алексей Максимович. Но письмо осталось без ответа.

Блестяще переведенная поэтом Александром Кочетковым книга о Сервантесе рассказывала о безуспешной и страдальческой борьбе гения с судьбой и эпохой – нищета, война, тюрьма, непризнание и – бессмертная победа – роман о Рыцаре печального образа. Восхитившийся книгой Бруно Франка Андреев не думал о том, что его ждет впереди то же – и война, и сума, и тюрьма.

2. Встреча