Даниил Андреев

Кем, для чего спасен из немеречи
Я в это утро – знаю только я
И не доверю ни стихам, ни речи…

Прикосновение смерти стало потрясением, действительно переломившим жизнь, обновило душу. Весеннее уныние, недовольство собой, недостаточность воли к должному, которая его мучила, – исчезли. Он действительно мог погибнуть и, думая об этом, написал завещание, светлое, как прокаленное солнцем лето, – «Последнему другу»:

Не омрачай же крепом
Солнечной радости дня,
Плитою, давящим склепом
Не отягчай меня…
…в зелени благоуханной
Родимых таежных мест
Поставь простой, деревянный,
Осьмиконечный крест.

12. Бдящие

«С бдящими бодрствует Ангел. – Не спи: / Полночь раздвинет и слух твой, и зренье», – обращался он к самому себе в стихотворении, наполненном символами «Песни о Монсальвате». В нем говорится о братьях-водителях, мерещущихся в белом соборе среди ледников на вершинах Монсальвата. Там чаемая Чаша Грааля, и – «Кровь ли алеет в живом хрустале? / Рдеют дары ли на белом престоле?..».

А на московских улицах, куда он вернулся, догорало пыльное лето. Процессы, разворачивавшиеся после убийства Кирова, не могли не казаться инспирированными, но политическая борьба, за ними проглядывавшая, Андреева тогда интересовала мало. Жупелом стал троцкизм. С 19 по 24 августа прошел процесс «троцкистско-зиновьевского террористического центра». Его контролировал Николай Ежов, которым 26 сентября заменили Генриха Ягоду. Хотелось верить, что репрессий станет меньше, о их размахе в следующем году никто не мог и предположить. Стихотворение о Грибоедове, тогда написанное, о роке власти:

Быть может, в этот час он понял – слишком поздно, —
Что семя гибели он сам в себе растил,
Что сам он принял рок империи морозной…

Немало осужденных на громких процессах 1930-х, так или иначе, сами приняли рок настигнувшей их тирании.

В «Странниках ночи» возвратившийся из Трубчевска Александр Горбов поражен тяжелой атмосферой, царящей в доме. Мать, оставшись с сыном наедине, перечисляет друзей и знакомых, арестованных за время его отсутствия. Сцена обычная для тех лет, с чередой грозных газетных кампаний, ночных арестов. Подобные новости в сентябре 1936-го встречали и Андреева.

После возвращения из Трубчевска он собрался ехать в Калинин, видимо на заработки, но работа нашлась в Москве. «Теперь очень много работаю, с 10 утра до 12 ночи, – сообщал он брату в октябрьском письме. – Так будет продолжаться, я думаю, еще месяца полтора, а потом войдет в норму. Дело в том, что со своей летней поездкой я сильно залез в долги и теперь надо их поскорее возвращать.

За прекрасное лето расплачиваемся ужасающей осенью: ранние холода и убийственная слякоть. Третьего дня даже снег шел»²⁷⁴.

О переживаниях осени говорили стихи:
Ты выбежала вслед. Я обернулся. Пламя
Всех наших страстных дней язвило дух и жгло,
Я взял твою ладонь, я осязал губами
Ее знакомый вкус и сонное тепло.
Я уходил – зачем? В ночь, по размытой глине,
По лужам, в бурелом хотел спешить – куда?
Ведь солнца ясного, садов и мирных лилий
В бушующей судьбе не будет никогда.

Стихотворение, заканчивавшееся строкой – «Зачем я осужден любить не так, как все?», – вошло в цикл, посвященный Галине Русаковой, ее фотография, несмотря ни на что, стояла на его столе.

Часть шестая Странники ночи. 1937–1941

1. Письмо Сталину

Не дожив получаса до Нового года, умер старый друг Добровых Николай Константинович Муравьев. Смерть спасла от ареста защитника преследуемых. «Даниил читал всю ночь над его гробом Евангелие – он всегда читал над усопшими друзьями Евангелие, а не Псалтырь. Как раз в это время явились с ордером на арест покойного и обыск. <…> Гроб с телом покойного стоял на его письменном столе, Даниил продолжал читать, не останавливаясь ни на минуту, а пришедшие выдергивали ящики письменного стола прямо из-под гроба и уносили бумаги»²⁷⁵, – рассказывала со слов Андреева его вдова. Так начался 1937 год в знакомом ему с малолетства доме в Чистом переулке. Не случайно в нем он поселил главных героев своего романа.