Даниил Андреев

Но своевольная красавица в поэме не портрет с натуры, а романтическая героиня урочищ и лесных заводей, где являлся ему призрак Дивичорской богини. В поэме лесник встречается поэту в «глуши Барсучьего Рва». Наутро лесник собирается в Староград, то есть Стародуб. Всё в поэме – лесные дороги, деснянские кручи, география и топонимика – узнаваемо. И если героиня «Лесной крови» – создание поэта, то женский образ, мелькающий в других циклах, вряд ли только игра лирического воображения.

В одном из его «трубчевских» стихотворений сказано, что поэту, проходящему «по селам, по ярмаркам, по городам», необходимо «коснуться плоти народной». Попытка «коснуться» – в неудавшейся, как считал автор, поэме «Гулянка». В ней те же впечатления 1936 года и та же история о короткой любви-страсти, перекликающаяся с рассказом о дочке лесника с тяжелым и внимательным взором.

11. Лес Вечного Упокоения

Называя в письме брату обувь отвратительным изобретением, Даниил Андреев не шутил, а высказывал заветное убеждение. Он уходил в странствия босиком, и его «религия» босикомохождения утверждалась на берегах Десны и Неруссы, на лесных тропах, где покалывание хвои сменялось листвой и глиной, а осыпь оврага выводила на речной песок: «Да: земля – это ткань холста. / В ней есть нить моего следа».

В своих странствиях он редко оставался на ночлег в «душных хатах». Кров искал и находил – «необъятный, без стен и ключа» – в стогу, на охапке сена у полевой межи, чувствуя, как парит земля, нагретая зноем, или устраивал ложе у рыбацкого костра. И шептал вечернюю молитву:

За путь бесцельный, за мир блаженный,
За дни, прозрачней хрустальных чаш,
За сумрак лунный, покой бесценный
Благодарю Тебя, Отче наш.

Свой путь он чаще всего начинал со спуска к Десне. В эти годы она была судоходной, вниз, из Трубчевска к Новгороду-Северскому, по ней сплавляли плоты, сводя еще остававшиеся по берегам мачтовые боры. Но славный Брянский лес, его сосняки и дубравы еще держались, не сдавая рубежи между Неруссой и Навлей. Хотя кое-где лес и отступал – много требовалось древесины второй пятилетке. В стихах Андреева об этом сказано мужественно и ясно, он открыт сегодняшнему дню, его беспощадности:

Лес не прошумит уже ни жалоб, ни хвалы:
Штабелями сложены безрукие стволы.
Устланный бесшумными и мягкими, как пух,
Белыми опилками, песок горяч и сух.
Долго я любуюсь, как из мертвого ствола
Медленно, чуть видимо является смола…

Эта ясность взгляда соседствует с пережитым почти на краю гибели во время блуждания по лесу, который он назвал лесом «вечного упокоения».

Июль 1936-го был особенно знойным, но он всегда любил жару, хорошо переносил ее. Один из путей под солнцепеком описан так:

Люблю это жадное пламя,
Его всесильную власть
Над нами, как над цветами,
И ярость его, и страсть;
Люблю, когда молит тело
Простого глотка воды…
…И вот, вдали засинело:
Речушка, плетни, сады…

Еще один маршрут – в стихотворении «Из дневника». Судя по нему, он семь дней шел лесами, простирающимися между Неруссой и Навлей, а на восьмой «открылся путь чугунный». Он вышел к узловой станции, к поселку Навля:

Зной свирепел, как бык пред стягом алым:
Базарный день всех поднял ото сна,
И площадь добела раскалена
Была перед оранжевым вокзалом.

Тем же вечером сел в поезд и, не заходя в переполненный душный вагон, стоя на подножке и «сжав поручень», видимо, вернулся в Трубчевск – навстречу «душмяным мраком» веял «пост “Нерусный”»…

Еще один путь под палящим зноем описан в «Розе Мира»: