Даниил Андреев

«Наша судьба была уже решена. Даже странно, как, зная обо всем, что делается вокруг, мы совершенно не обращали внимания на многие вещи, – пишет о предарестных месяцах Андреева. – Не думаю, правда, что что-нибудь нам помогло бы. То вдруг неизвестно почему к нам заявился какой-то человек и начал уговаривать обменять комнату на другую на углу Остоженки. То внизу в подвале, в бывшей кухне Добровых, начали стучать, скрести… говорили, что там делают сапожную мастерскую. Конечно, никакой мастерской не было. Просто в пол нашей комнаты вделывали подслушивающий аппарат. То пришел без всякого вызова телефонный мастер и объявил, что нам надо чинить телефон. Телефон у нас работал, чинить ничего не надо было, а вот глаза этого “мастера” и какой-то странный холод, пробежавший у меня по спине, я даже сейчас помню»⁴²⁶.

Уже потом, оглядываясь назад, они удивлялись собственной невнимательности. То вдруг в Третьяковке, где она занималась копированием, к ней подошел «молодой человек с фотоаппаратом и попросил разрешения сфотографировать», то соседка замечала, как на наружный подоконник их комнаты «залез человек… и что-то делал с форточкой». Потом на следствии ей напоминали фразы, действительно произносившиеся. Всезнайство органов ошарашивало и подавляло.

Все это были обычные следственные «мероприятия» МГБ. Во время их проведения, как предписывали служебные инструкции, «преступник секретно фотографируется со своими шпионскими и вражескими связями», проводятся «секретные обыски, выемки и фотографирование документов»⁴²⁷.

Остерегаться следовало. Одна из соседок, знали все в доме, связана с «органами». Андреева, находившегося до войны под административным надзором, перед большими советскими праздниками 1 Мая и 7 Ноября ежегодно арестовывали. Он числился в списке неблагонадежных. А к ним по-прежнему, часто не выбирая времени, не предупреждая, захаживали говорливые друзья. Настороженный и трезвый Коваленский предупреждал: это может плохо кончиться.

Ламакина рассказывала дочери, что как-то, незадолго до ареста, Даниил зашел к ним в комнату и пригласил послушать свой роман, который он читал друзьям, собравшимся за большим столом. Но Ламакины, наученные горьким опытом, сославшись на маленьких детей, отказались. Свой рассказ она закончила словами: «Слава Богу, что мы не пошли».

Но предчувствия стали понятны потом. Алла Александровна вспоминала: «…помню ощущение огромной змеи, которая кольцом свернулась вокруг дома – и то ближе, то дальше. И была еще одна странная вещь. Ночью. Я лежу на диване. Даниил сидит за машинкой, буквально рядом. И в самой середине ночи я слышу звонок и понимаю – пришли. Я совершенно застываю. Никто не входит. Мне опять почудилось».

В Измайлово они ни той осенью, ни зимой не выбрались. Сетуя, что не могут приехать, она написала Тарасовым об их полугодовалой уже дочери: «…того гляди, дождемся, что она сама выйдет нас встречать». Напряженный и дерганый «стиль жизни», на который ссылалась Алла Александровна в письме, не давал передышки: «Данина “Африка” едва позволяет урывать какое-то крошечное время для неудачных попыток лечиться»⁴²⁸, – сетовала она. И все же книга «О русских исследователях Африканского материка» в свой срок была сдана в издательство, а роман подвигался к завершению. Каждую законченную главу Андреев читал жене. Тут он вполне похож на отца. Тот тоже писал по ночам и написанное обязательно читал жене. Иногда уже под утро будил и читал. Но книги Леонида Андреева знала вся образованная Россия. А у сына читательский круг ограничивался домашними и друзьями. И чем ближе становилось окончание «Странников ночи», тем больше хотелось, чтобы роман прочли. Прочли друзья, потому что ни о какой публикации в досягаемом будущем не могло быть и речи. И друзья читали. Кто-то главы, кто-то завершенные части.

Роман открывался всматриванием астронома в звездное небо и заканчивался взглядом на утреннюю звезду. Завершался некий ночной круг, пройденный героями. Автор, не догадываясь об этом, завершал его вместе с ними.

18 апреля к ним заглянула Малахиева-Мирович. Она не зная, что это последняя встреча, но, что-то предчувствуя, писала в дневнике, что «было бы естественно» видеться с ним каждый день. Восхитила ее и жена Даниила, названная «нечеловечески красивой»⁴²⁹.

В начале апреля Андреев дал прочесть вторую часть романа Ирине Арманд. Через несколько дней она его возвратила, пробормотав, что ей нравится «горячее отношение автора к жизни». Ирина показала роман матери, и с той случилась истерика, перешедшая в сердечный приступ. После истории с диссертацией дочери, после слухов о новых арестах Тамара Аркадьевна ко всему относилась с опаской. Она тут же решила, что если этой ночью к ним явится опергруппа – ей уже чудились шаги на лестнице, – то они скажут, что нашли рукопись в метро, а от дочери потребовала утром же вернуть ее. Материнское сердце – вещун: в свое время за дочерью пришли.