9. Письма
Неожиданно нашлась давно пропавшая шкатулка, где хранились письма Леонида Андреева. Письма, начиная с конца прошлого века, Добровым, письма сыну. После всех смертей, после пережитого за войну они сделались особенно дороги. А нашлись так. В голодные военные и послевоенные годы в доме развелись крысы, уже мало боявшиеся людей. Как-то, в погоне за ними, Коваленский забрался с палкой под рояль и, глянув ненароком вверх, увидел шкатулку.
Старые письма напомнили Андрееву о брате. Перед самой войной слухи о нем доходили от Ирины, первой жены Александра Доброва. Давно, видимо еще в 1929-м, она уехала в Кейптаун, там в 1938-м прочла «Повесть об отце» Вадима Андреева, опубликованную в «Русских записках», и сумела с ним связаться. Но с тех пор никаких вестей.
«После войны звонок в дверь, – свидетельствует Алла Александровна. – Пришел солдат, был во Франции на острове Олерон и привез известия о Вадиме, и Даниил написал ему открытку. Этого солдата потом тоже забрали в связи с делом Даниила. Даниил в открытке предупреждал брата, чтобы он не возвращался в Россию».
Солдат – Иван Максимович Фатюков, «бухгалтер маленького поволжского совхоза» из Саратовской области, попавший во время войны в плен, оказался вместе с еще двумя десятками русских военнопленных на Олероне, французском острове у Атлантического побережья. Там они приняли участие в Сопротивлении, готовили диверсии против немецких островных батарей. Вадима Андреева они называли «Друг Родины Вадим…». Знакомство с ними тот воспринял как встречу с русским народом, а о Фатюкове отзывался восторженно, ему он казался советским Платоном Каратаевым, писал о нем как о человеке «крепкого законченного характера», «душевной ясности и мужества»412.
Оказавшаяся после сдачи Парижа на Олероне семья Андреевых прожила там пять лет, всю войну. Вместе со свояком, Владимиром Сосинским, Вадим Андреев при первой же возможности включился в Сопротивление и в 1944-м был арестован немцами, но просидел недолго – война кончилась. А в победной эйфории, получив в 1946-м советское гражданство, опять засобирался в Россию.
Сразу же после посещения Фатюкова, в начале сентября 1946-го, Даниил отправил в Париж письмо:
«Дорогой, милый, родной брат!
Наконец-то смог я убедиться, что все живы и здоровы! Восемь лет я не получал от тебя ни единой весточки. И хотя вера в то, что ты жив, меня не оставляла, но причин для беспокойства за тебя и твою семью было более чем достаточно. С радостью узнал я о твоей партизанской работе в немецком тылу. Следовательно, мы боролись с тобой против общего врага на разных концах Европы.
Прежде всего, должен сообщить тебе печальную весть: в 41 г., как раз накануне войны, неожиданно скончался от кровоизлияния в мозг дядя Филипп; в следующем году, уже в очень тяжелых условиях, умерла мама (после мучительной болезни, длившейся 4 месяца), а через полгода за ней последовала и тетя Катя. (В это же время в блокированном Ленинграде умерла Римма413.) Наша семья распалась, старый добровский дом перестал существовать. Саша уже давно живет отдельно со своей женой. Шура и ее муж продолжают жить в нашей квартире, но хозяйство и вообще вся жизнь у нас отдельные; у нас – то есть у меня и моей жены Аллы. Женаты мы 2 года; женились в очень странных условиях, в совсем, казалось бы, неподходящее время: во время моей краткосрочной командировки с фронта в Москву. Наша встреча, любовь и совместная жизнь – величайшее счастие, какое я знал в жизни. Алла – художник, пейзажист и портретист. Оба мы работаем дома и никогда не разлучаемся больше чем на 2–3 часа.
Я долгое время был на фронте, участвовал в обороне Москвы и Ленинграда, был в Ленинграде во время блокады, переправившись туда по единственному пути – по льду Ладожского озера; потом был переброшен в район Великих Лук и Невеля и наконец в Латвию. Война сильно подорвала здоровье – и физическое, и психическое. Еще до ее окончания я был снят с воинского учета и направлен на лечение. <…> Усиленно мечтаем о вашем возвращении и общей жизни»414.
Письмо написано с оглядкой, с расчетом на непрошеных читателей. После войны патриотически настроенные прекраснодушные эмигранты возвращались в Россию, не зная, что многим предуготованы лагеря и ссылки. Решались ехать и Андреевы. Но, вспоминала дочь Вадима Леонидовича, «я попросила родителей задержаться, чтобы окончить лицей. И тут же мы получили открытку от дяди: мол, это правильное решение – подождать, пока Оля окончит Сорбонну». Они поняли – это предупреждение. Ольга Андреева была еще школьницей, и «Сорбонна означала только одно: ни в коем случае не езжайте!»415.