Перед методами «органов» выстоять было трудно, тем более при психической неуравновешенности Стефановича. Но он понимал меру падения. Это видно из стихов, они – разговор падшего создания с Богом. В стихах он не актерствует. Поэтому в них есть проникновенность, оцененная и Даниилом Андреевым, и Пастернаком. Вот до войны написанное стихотворение Стефановича «Памяти отца»:
Что стояло за стихами, какие обстоятельства вольного или невольного предательства, какие муки – знали только автор и его жертвы. Все преданные – посажены, погибли. Стефанович легко общался со многими – круг его знакомств был широк: с литературоведами Шкловским и Чичериным, с переводчиками Шервинским и Левиком, с Андреевым и Коваленским, с философом Александром Горским, в 1943-м умершим в тюремной больнице. Пока ими мало интересовались «органы», Стефанович был не опасен, мил, вызывал сочувствие. Одни – большинство – не хотели и слышать о его стукачестве, другие – меньшинство – были в этом уверены433.
Любовью к поэзии, религиозным мироощущением, возбужденной восторженностью Стефанович увлек Андреева. Он с блеском в глазах говорил о Достоевском и о Блоке, о просвечивающей через стихи иной реальности, о Владимире Соловьеве, о Вселенской церкви, о гностиках… Познакомились они перед войной, в мае 1941-го, у Ирины Арманд, но сблизились в предарестные годы. Прихрамывающий, черноволосый, как и Андреев, высокий, с бледным истощенным, нервным лицом, Стефанович заходил по вечерам, и они засиживались до ночи. Заварив чай, подав к чаю сухарики, Алла Александровна уходила спать за ширму. Она привыкла к бдениям мужа с друзьями. В начале апреля Стефанович взял на прочтение роман – старательно переплетенный машинописный том. В те дни Стефанович написал стихотворение со строчками: «А дьявола утонченные плутни / Становятся особенно тонки».
На другой день после ареста Андреева, о чем жена еще не знала, он позвонил ей, необычайно взволнованный, спросил: «Как Даниил Леонидович? Что про Даниила Леонидовича?» – и услышав, что все в порядке, обрадованно, видимо, уверясь, что «все обошлось», сказал, что хочет принести роман.
Алла Александровна рассказывала:
«Я возразила:
– Да не спешите, Даниил же вернется через два дня, тогда придете.
– Нет, нет, я принесу.
Он принес книгу, не вошел даже, а просто с порога отдал ее мне в руки…»434
Стефанович искренне радовался телеграмме, полученной от якобы уехавшего Андреева. Тогда его суетливость, поспешное возвращение рукописи не показалось странным.
После первых допросов стало ясно, что о романе «органы» узнали не только от Стефановича, но и от Галины Хижняковой, давней, со школьных лет, подруги Аллы Александровны. Были и другие информаторы. В постановлении на арест говорилось: «Факты распространения нелегальной антисоветской литературы подтверждаются показаниями Хижняковой Г. В.». Правда, оказалось, что протокол ее показаний к делу не приобщен. Фамилии Стефановича в постановлении нет вовсе. Осведомители в официальных документах никогда не упоминались. Зато в постановлении указаны послужившие основанием к аресту Андреева показания от 10 марта 1941 года давно сидевшего в лагере Галядкина и его бывшей жены. Пришло время – их пустили в ход.
Абакумов так формулировал в донесении Сталину результаты первоначального этапа следствия: «В процессе агентурной разработки было выявлено, что АНДРЕЕВ Д. Л. и АНДРЕЕВА А. А. группировали вокруг себя вражески настроенных людей и среди них вели злобно антисоветские разговоры, распространяли клевету и измышления против Советской власти.
Кроме того, через агентуру установлено, что АНДРЕЕВ написал ряд антисоветских произведений и читал их своему близкому вражескому окружению.
МГБ СССР было секретно изъято антисоветское произведение АНДРЕЕВА под названием “Странники ночи” в 4 частях, в одной из глав которого АНДРЕЕВ призвал к активной борьбе с Советской властью путем террора против руководителей Советского правительства»435.
В августе, когда разворачивалось следствие, Стефанович писал: «Ни чувств, ни совести, ни денег, / Земная ноша нелегка». Но о подлинной роли его в деле судить невозможно: это из лубянских тайн. Через годы Андреев писал жене из тюрьмы: «О С. и Х. я знал уже тогда. Сомневаюсь, жив ли он. Злобы на них у меня больше нет»436.