Мужа Миндовской в декабре 1945-го демобилизовали. Лев Михайлович Тарасов казался человеком тихим, но очень впечатлительным, болезненность подчеркивали сгорбленные плечи. Из армии, где, как и Андреев, служил в госпитале, Тарасов вернулся с нервным расстройством, мучился депрессиями. Волнуясь, молчал, курил, аккуратно держа двумя пальцами всегдашнюю «беломорину». Но внутренне сосредоточенный и твердый, верующий, производил впечатление значительное. «Кремень», говорили его знавшие. Тарасов был искусствоведом, писал стихи. Работал в издательстве «Искусство». Его независимость нравилась Андрееву. Еще с фронта он в одном из писем Валентине писал о Тарасове: «Я чувствую в нем близкого человека, никогда его не видав, – как это ни странно»396. Познакомившись, они подружились. Дружба стала семейной.
Поздравляя Тарасовых с Рождеством, Андреев спрашивал: «Удобно ли Вам, если мы нагрянем вечером 10 января? Если удобно – позвоните. В случае, если звонка не будет, мы будем считать, что эта комбинация, как принято выражаться, Вас “устраивает”.
Сейчас крутимся, сбиваясь с ног, с диспансером, ВТЭКом, обменом паспорта и т. п.»397.
Начавшийся год легкой жизни не сулил. Москва жила трудно и скудно, по карточкам. Поэтому объявленное 26 февраля понижение цен в «коммерческой торговле» – подешевели хлеб, макароны, крупы, даже папиросы на 50 процентов – сулило облегчение. Но постоянной работы у них не было. «А зарабатывать на жизнь было надо, – повествует Андреева. – И вот друг Даниила Витя Василенко договорился со своим знакомым, работавшим в Третьяковке… Фамилия сотрудника Третьяковки была Житков. Мы ужасно нуждались в деньгах. Поэтому, когда я пришла в Третьяковку и Житков меня спросил: “Что вы могли бы сделать?”, я ответила: “Да все, что угодно”.
Я имела в виду, что буду копировать что угодно, лишь бы работать. А он воспринял мои слова совершенно иначе, рассмеялся и сказал:
– Мне ваша самоуверенность мила. Хорошо. Делайте “У дверей Тамерлана” Верещагина.
О Боже! Дверь, изображенную Верещагиным, я думаю, все помнят и могут мне посочувствовать, но никто даже не подозревает, как трудно было копировать штаны двух стражей, широкие, сафьяновые, узорчатые»398. После Верещагина писать копию юоновского «Марта» было отдохновением.
Увидевшая его той зимой (12 февраля) баба Вава писала в дневнике: «Был сегодня Даниил. Последние три года видимся не больше двух раз в году. Но внутренняя связь, надорвавшаяся было года полтора тому назад, восстановилась в прежней, с его детских лет, живой силе и правде. Но как постарел он, бедняжка! Изнурение и опустошение – точно по безводным пустыням среди миражей прошел эти годы»399.
Без друзей они не жили. Редко, но забегал Василенко, появлялся, бывая в Москве, ставший главным архитектором Курска Шелякин, бывали Ивановский, Ивашев-Мусатов с женой, Лиза Сон, Ирина Арманд. Заезжали сослуживцы по госпиталю – Амуров, Цаплин. Читались свеженаписанные главы. 6 марта Андреев писал Тарасовым: «Мы очень соскучились. Но все это время болела Алла, да и сейчас мы еще не в состоянии выбраться в такое путешествие, как к Вам. Если Вы – в более подвижном состоянии, то было бы изумительно, если б Вы выбрались к нам»400. И они выбирались.
В следующий раз Андреевы поехали в Измайлово после Пасхи, 2 мая, когда зелень стала распускаться. Приезд они назвали «набегом», а день приезда «штурмом». В этот день женился брат Аллы Александровны – Юрий. Его избранница настолько не понравилась матери, Юлии Гавриловне, что свадьбу решили отметить в гостях, у Тарасовых. Все вместе прогулялись в парке, еще только готовившемся к открытию сезона, потом сели за стол, украшенный цветами и пирогом, испеченным хозяйкой.
В «Розе Мира» Андреев не один раз скажет о травмированности войной. В те годы, вспоминала его вдова, «Даниил часто задумывался, а я, естественно, всегда спрашивала: “Ты о чем?” Однажды он очень глубоко задумался, а я свое:
– Ты о чем? О чем, Заинька?
Он сказал:
– Перестань. Перестань, я о фронте»401.
Фронтовые друзья не часто, обычно проездом, но появлялись в Малом Левшинском. Многие из них, как и сам Андреев, привыкнув на фронте к махорке, продолжали свертывать самокрутки. Фронтовики говорили, что с ней никакие папиросы не идут в сравнение, и «приходили в восторг, когда узнавали, что жена Андреева разрешает курить в доме и спокойно переносит махорку»402.
Этой весной он увиделся с Татьяной Усовой. Малахиева-Мирович 20 апреля записала как важное: «Даниил – просил на коленях прощения у Тани за грубую форму, с какой отошел от ее жизни 2 года тому назад. Назвал свои письма и все поведение того периода “гнусными”. Это уже равносильно покаянию Никиты в толстовской “Власти тьмы”». И через несколько дней, 25-го: «Радость: письмо Даниила к Тане, прекрасное по искренности и силе покаянного чувства»403.
Он был готов к покаянию. Но Татьяна простить не могла.
7. География