«Мы очень хорошо провели там месяца полтора, – вспоминала Алла Александровна. – Гуляли все вместе или вдвоем с Даниилом. Как раз тогда, 6 августа, американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму. Даниил это страшно переживал. Самым драгоценным в мире для него была культура, поэтому свершившийся ужас он воспринимал как возможное начало гибели мировой культуры. <…> Смешно и дико, что в ходе следствия именно Даниилу пытались приписать попытку подложить атомную бомбу под Красную площадь.
Мы много гуляли вдвоем. Вся деревня над нами смеялась, потому что не понятно, что за люди: грибов не собирают, вообще ничего не делают, а, как выражались деревенские, “хлыстают и хлыстают”»390.
Прогулки получались дальними, многокилометровыми. Они шли проселками и лесными тропами, дышали вольным воздухом почти безлюдного простора, забредали в дикие малинники. В округе часто встречались пруды, большей частью заросшие кугой, в перелесках бурой водой мерцали бочаги. В непритязательной природе они находили что-то врачующее, успокаивающее. Здесь к нему возвращались стихи:
Возможно, о детских ранах души ему напомнило присутствие Галины Русаковой. Мучила невозможность помочь Татьяне Морозовой. Она тоже была из его детства, из счастливого младенчества. Внутреннее беспокойство заметно в письме из Филипповской Миндовской:
«Живем в абсолютной изоляции. Ни писем, ни газет – и совершенно не представляем, что делается среди друзей. За Вас как-то особенно тревожно. <…>
Очень трудна и утомительна была сама дорога, да и условия жизни оказались не вполне удобными. Во-первых, помещение лишено изоляции, во-вторых – чудовищное полчище блох и стаи мух, не дающие спать, в-третьих – погода, превратившая местность более или менее в болото и не позволяющая вдоволь насладиться солнцем и теплом. Спим очень мало и плохо, тем более что давно вышел весь люминал. Но все-таки стараемся не падать духом и взять от этой поездки все, что возможно. Гуляем каждый день; промокли до нитки только один раз. Ходим за ягодами (здесь уйма лесной малины), немного читаем и крохотулечную чуточку занимаемся. Только здесь выяснилась в полной мере степень нашей усталости. Такое чувство, что надо бы еще 2–3 месяца растительной жизни, чтобы опять превратиться в людей. Но это, конечно, нереально»391.
Вечерами мужчины отправлялись за водой на колодец и долго стояли там, что-то обсуждая. Их беседы жены, смеясь, стали называть «мужчины у колодца». Во время такого стояния у колодца они и узнали об атомном взрыве. Кто-то услышал сообщение по радио.
Дождливая погода с начала августа сменилась зноем, и засобиравшиеся было Андреевы остались еще на неделю.
«Очень вылезло старое… – делилась Татьяна Морозова в письме подруге, знавшей и Андреева, и Русакову, их давние отношения. – Погода наконец установилась, началась жатва, работаем целыми днями, т<ак> ч<то> Даню и Галю я почти не вижу. Только вечером, но они рано ложатся и пытаются уснуть, чему мешают блохи. Сегодня хороший вечер, Даниил мрачен, и Алла не отходит от него. Пошла к Галиному окну, предложила ей выйти, но она не может, моет посуду. <…> Прекрасный она человек, я ее любила, мою “королеву”… Завтра все уезжают. Тяжело, даже очень»392.
Гости уехали 19 августа.
5. Новая жизнь
Сразу после Филипповской они отправились в Измайлово, к Миндовской. Ее мужа все еще не отпускали из армии. Измайлово в те времена казалось загородом, хотя туда можно было добраться на метро или на 14-м трамвае. Место называлось с незапамятных времен Анны Иоанновны Измайловским зверинцем. Дачная улица – небольшие деревянные дома с мансардами и высокими крышами – располагалась у самого леса, ставшего Парком имени Сталина.
На втором этаже дома с балкончиком в 4-м Измайловском проезде, среди лиственниц и лип, уже разместились две гостьи. Они, как оказалось по недоразумению, заняли место Коваленских, которые сами же направили их к Миндовской. Это две замечательные женщины – Екатерина Алексеевна Андреева-Бальмонт, бывшая жена поэта, и ее ближайшая подруга – Леля, Ольга Николаевна Анненкова. Они и жили, точнее доживали, вместе, в Хлебном переулке (подруг потом и похоронили рядом на Даниловском кладбище). Екатерина Алексеевна, узнав о смерти в Париже Константина Бальмонта, в 1944-м принялась писать о нем, потом, увлекшись, о другой своей давней любви – о князе Урусове, и закончила воспоминаниями о детстве. Видимо, в Измайлове она не оставляла этих занятий. Гуляя, отстраняла собеседников клюшкой, чтобы не нарушали ее ауры.