Даниил Андреев

Андреева-Бальмонт была убежденной антропософкой, как и ее младшая подруга. Несмотря на разницу между ними в семнадцать лет, часто казалось, что они – ровесницы, несмотря на непохожесть: Екатерина Алексеевна – высокая, внушительная дама, Ольга Николаевна – небольшого роста, худощавая, подвижная. Обе с молодости искали разгадок «тайн бытия» по доктору Штейнеру. Анненкова слушала лекции доктора, строила Гётеанум и даже получила от него права «гаранта», то есть имела полномочия принимать в общество. В 1931-м ее арестовали по делу антропософов, но она отделалась трехлетней высылкой в Орел.

По свидетельству Аллы Александровны, эти милые старушки пытались увлечь антропософской верой и Даниила. Книгами Анны Безант, Рудольфа Штейнера, конфискованными при аресте, снабжали его они. Благодаря им он прочел неопубликованные «Воспоминания о Штейнере» Андрея Белого, упомянувшего в них Анненкову. Но Штейнер не увлек Андреева, и не только потому, что показался «великим путаником», а из-за «резкой антипоэтичности». Отсутствие поэзии, считал он, признак ложных построений.

В Измайлове Андреевы чаще всего гуляли по лесу, шли к Серебряному пруду, иногда, по аллейкам в акациях, выходили к запустенью Государева двора, облепленного пристройками и давно забывшего богомольного Алексея Михайловича.

Здесь, в Измайлове, Андреева навестил Амуров. Они подружились в госпитале и вспоминали 1944 год. После того как Андреев уехал из Резекне в Москву, госпиталь оказался в Будапеште, потом в Вене. Амуров с грустной улыбкой рассказывал, как они, молодые, сработавшиеся и сроднившиеся за войну врачи, мечтали после победы устроиться работать вместе. И вот прошло совсем немного времени, а жизнь разбросала всех по городам и весям.

После беззаботных прогулок в начале сентября они вернулись домой, к будням. По ночам он писал. Тому, чтобы роман писался, мешало всё. Заботы о хлебе насущном, скудном и достававшемся трудно. Приступы депрессии. Вседневные, не кончавшиеся хлопоты. Но, когда не писалось, ему становилось еще тяжелее. Жене запомнились короткие отдохновения, вечера вдвоем. «Даниил читал вслух, я вышивала. Это называлось “мы читаем”. Как-то случайно я разыскала очень красивые разноцветные нитки – гарус, кусочек канвы и хорошие иголки. Даниил сказал, что все это принадлежало Бусеньке, Евфросинье Варфоломеевне. Он страшно обрадовался, когда я нашла эти нитки, канву и начала вышивать. Я вышила сумочку, потому что ее у меня не было»³⁹³. Он читал ей то, что писал. Читал «Преступление и наказание», «Тристана и Изольду», Мережковского, рассказы отца…

Тогда же они вместе стали бывать в консерватории. Слушали Вагнеровский цикл, потом Бетховенский. «Лоэнгрином» дирижировал Мравинский. Это запомнилось. Выросшая в музыкальной семье, Алла Александровна без музыки жить не могла.

«Так началась наша жизнь, – вспоминала она о послевоенном времени как о счастье. – Мы были очень бедны. К этому времени я уже стала членом МОСХа, но денег все равно не было. Поэтому мы не могли обвенчаться: не на что было купить кольца. <…> Расписались мы с Даниилом 4 ноября 1945 года. Важно, что мы были вместе, и, конечно, мы тогда думали, что вот еще немножко – и обвенчаемся. Обвенчались мы через двенадцать лет…»³⁹⁴

Поглощенный романом, стихов он писал немного. Одно из тех, в 1945-м написанных, – о детстве. После войны, после утрат, горьких для него размолвок с Коваленскими он все чаще вспоминал маму Лилю, дядю, свет добровского дома: «Наставников умных и спутников добрых / Ты дал мне – и каждое имя храню…» Стихи вырастали из благодарности – «За детство – крылатое, звонкое детство…» Были и встречи, напоминавшие о «звонком» детстве. Узнав, что наконец-то он женился, пришла посмотреть на Данину избранницу няня, когда-то выхватившая его из чернореченской проруби. Они не виделись с начала войны. Потом случайно встретился с Ириной Кляйне. «Как-то мы ехали в троллейбусе, перед нами, через два сиденья, сидела женщина с пышными белоснежными волосами, которыми мы с Даниилом залюбовались, – рассказывала Алла Александровна. – Когда она вышла и Даниил глянул за окно, он узнал Ирину Кляйне. “Кляйне, Кляйне!” – закричал он. “Данечка!” – Она его узнала, но троллейбус уже покатил. Кляйне была теперь Ириной Ивановной (Яновной) Запрудской». Это была совсем не та Ирина Кляйне его детства, а уверенная, благополучная жена работника МИДа, «очень советская». Но общие воспоминания волновали и ее.

6. Встречи

«…Господь дал нам вместе услышать начало колокольного звона, когда ожил голос колокола Новодевичьего монастыря в Сочельник 1946 года. Мы шли на Новодевичье кладбище, на могилу матери Даниила, когда в одно мгновение воздух наполнился этим потрясающим звуком, а прохожие, тайком поглядывая друг на друга, тихо плакали»³⁹⁵, – вспоминала Алла Александровна. После Рождества они опять собирались в Измайлово.