Даниил Андреев

Коваленские отделились и стали питаться отдельно. Такие распады семьи из-за пищи случались тогда очень часто. Иногда даже муж и жена питались отдельно. За исключением двух раз в неделю, когда он бывал у нас, Даня был постоянно голоден. Да еще кузина его, как мне кажется, действовала на него паникерски. Он вообще был склонен поддаваться настроениям тех, к кому был привязан. Когда я, еще до войны, видела ее один раз, будучи у Дани, – она мне определенно не понравилась. Она удивительно дисгармонировала с общим стилем семьи: ярко накрашенные, большие, выступающие губы, длинные серьги до плеч, и одно плечо (действительно беломраморное), несмотря на зиму, обнажено…»³⁴¹ – с пристрастностью вспоминала Усова.

Тогдашняя запись Тимофеева (6 апреля 1942 года): «Голод в Москве чувствуется. Многие едят лишь хлеб да пьют кипяток. Слегка помогаем Коваленскому»³⁴².

4. Татьяна Усова

Домашний разлад опять приводил Андреева в семейство Усовых. Здесь его не просто любили – боготворили. Ну а Татьяна, судя по лишенным какой-либо снисходительности к ревнивым воспоминаниям сестры, вела любовную осаду, в конце концов увенчавшуюся временным успехом. «Лето 1942 года было первое при Дане, когда я оставалась в Москве. Но времени, да и сил для загородных прогулок не было», – повествует Ирина Усова, как будто бы Даниил и ее сестра проводили время на лоне природы, тогда как она, измученная службой, должна была «по многу часов выстаивать в очередях, чтобы отоварить продуктовые карточки, ездить на огород…». Рассказывает она об одной совместной «прогулке»:

«У Дани была определенная цель поездки: неким весьма состоятельным людям, живущим сейчас на собственной даче, предложить – не купят ли какую-то добровскую золотую вещицу? А мы с Таней поехали с ним за компанию. Не доходя до дачного поселка, мы с Таней уселись в тени, за придорожной канавой, а он, предварительно обувшись, пошел к этим людям уже один. Вернулся через полчаса, не столько раздосадованный неудачей своей миссии, как пораженный и впечатленный уже непривычным для нас стилем барской жизни. “Представьте себе, – рассказывал Даня, – прекрасный ухоженный сад, <…> цветущие в изобилии розы, посыпанные песком дорожки, и в довершение всего звуки рояля из окон большого красивого дома!” <…>

Еще из этой поездки запомнилось, что на обратную дорогу у него не хватило папирос, и он страдал от невозможности принять очередную дозу этого наркотика. Было несколько грустно от сознания, что в глубине души он предпочел бы сейчас нашему обществу хотя бы одну-единственную папиросу!

С Таней же Даня чаще ездил за город. В одну из поездок они возвращались вдоль только что убранного картофельного поля, и Таня по пути собирала оставшиеся кое-где мелкие, с орех, картофелинки. На ее вопрос, почему он не собирает тоже, он ответил: “Не умею я так крохоборничать!” Однако голод поджимал, продавать ему было нечего… кроме книг. В конце концов, это и пришлось ему делать. С какой болью расставался он с ними! Особенно жаль ему было полного собрания сочинений Достоевского. И ведь тогда книги, сравнительно с едой, стоили гроши. В другой раз они вернулись после загородной прогулки оба какие-то значительно-серьезные. Скоро выяснилось, почему они обращались друг к другу уже на “ты”…»³⁴³

Малахиева-Мирович к Татьяне благоволила, в ней было некоторое сходство с ее покойной сестрой, «подруга Даниила» являлась к ней с «горячо обнимающими старую бабку глазами»³⁴⁴. Конец лета и сентябрь прошли в попытках добыть пропитание, названных им «хозяйственными экскурсиями», и подготовке к зиме. К зиме, не обещавшей быть легкой, в доме шел ремонт, ремонтировалась большая комната, занятая Коваленскими после смерти Елизаветы Михайловны.

5. Мобилизация

В октябре 1942 года Андреева призвали в армию. Перед тем как отправиться в военкомат, он поехал навестить Софью Александровну, сестру доктора Доброва, жившую в дачной Валентиновке. У нее в саду он решил зарыть рукопись «Странников ночи». Несмотря ни на что первая часть была закончена, почти дописана вторая.

Алексей Смирнов передает в своих весьма приблизительных воспоминаниях, что Андреев «рассказывал, как пришел в военкомат со своей портативной пишущей машинкой, мешком папирос “Беломорканал” и тремя книгами – буддийскими текстами, Евангелием и томом Шопенгауэра “Мир как воля и представление”»³⁴⁵. Образ похож, но чересчур литературен. Мобилизовали Андреева как нестроевого и отправили в 196-ю дивизию, в конце сентября, после боев под Сталинградом, выведенную в Московскую зону обороны. Размещенная на станции Кубинка, дивизия, потерявшая две трети боевого состава, пополнялась и переформировывалась.

Во фронтовой автобиографии он писал: