Даниил Андреев

Татьяна Усова позвонила ему сама, уговорила прийти в гости. Сестры вместе с матерью жили, по тогдашним московским меркам, от Малого Левшинского далеко – у старого Ботанического сада. Это были остатки дворянской семьи из городка Суджа Курской губернии. Ее мужская часть революционного времени не пережила. Отец, получивший агрономическое образование в Германии, хозяйствовал в имении, вынужден был бежать и умер от разрыва сердца. Сына, бывшего офицера, расстреляли. Возраст матери, Марии Васильевны, перетек за пятьдесят. Некогда она окончила Институт благородных девиц, после революции посещала Брюсовский литературный институт, занявшись переводами. В переводы Гельдерлина и Рильке, Бодлера и Верлена, публиковать которые почти не удавалось, она вкладывала свою любовь к поэзии. Писали стихи и обе дочери. Жили Усовы трудно. Мария Васильевна так и осталась дамой 1910-х годов, «поэтического облика», плохо приспособленной к советскому быту, и, по раздраженному замечанию младшей дочери, «до шестидесяти лет не научилась правильно сварить картошку или яйцо»³⁰¹. Ирина Владимировна, из-за непролетарского происхождения, не сумела поступить в университет и работала лаборантом-микологом, а перед самой войной, окончив курсы, стала лесопатологом и с весны ежегодно уезжала на полевые работы. Старшая, Татьяна Владимировна, курносая, с коричнево-серыми живыми глазами, университет окончить сумела, стала переводчицей с английского, но работала младшим научным сотрудником в Институте геологии. Характером недружные сестры отличались непростым. Появившийся в их доме Даниил Андреев очаровал и дочерей, и мать.

Первое время он приходил к ним нечасто, «примерно раз в две-три недели. И каждый раз читал свои стихи – немного – около десяти, но с каждым разом они становились все откровеннее, все глубже и шире вводили нас в его внутренний мир, – вспоминала Ирина Усова. – А мир этот был так необычаен…»³⁰².

Чаще он стал навещать Усовых, когда они поселились на улице Станиславского, на углу Никитских ворот.

«Мы стали жить втроем в полутора комнатах, – рассказывает Усова. – В главной комнате было 17 м и во второй – 4 м. Эта последняя была выгорожена из лестничной площадки, и туда вела из нашей большой комнаты фанерная дверь сквозь дыру в капитальной стене. В этой кладовке, в которой было нормальное окно во двор с одиноким деревом, умещались двустворчатый шкаф и стоявшая стоймя длинная вещевая корзина. На кирпичах стояла железная сетка, на которой спала Таня, желавшая иметь отдельную комнату. Эта четырехметровая комната обладала звукоизоляцией, что давало нам возможность слушать стихи Даниила, не опасаясь постоянно любопытствующих соседей»³⁰³. В таких коммунальных углах жили тогда почти все.

Сестры влюбились в Даниила, младшая тогда же посвятила ему восторженные стихи, заканчивавшиеся так:

Прозревающий Духа рассвет
И нездешнего Солнца восход —
Благо тебе – Поэт —
Благословен твой приход!..

Набравшись смелости, прочла ему. Но сблизился он с Усовыми после месяца, проведенного с ними в Малоярославце. Лето выдалось грибное, хождения с Татьяной по грибы были частыми и долгими лесными прогулками. Младшая сестра, уехавшая на полевой сезон, не без ревности рассказала:

«Мама с Таней снимали комнату у их знакомой Е<фросинии> П<роферансовой>… а для Дани присмотрели светелку поблизости, так что питались они вместе. Вдвоем с Таней они совершали длительные прогулки по окрестным лесам и лугам, что, естественно, очень сблизило их. Видимо, могло казаться даже, что их дружба переходит уже в роман. По крайней мере, Е. П. сказала маме словами из “Евгения Онегина”: “Я выбрал бы другую, Когда б я был, как ты, поэт”. Когда Даня был увлечен своей работой и поэтому отказывался от прогулки, Таня, разумеется, не настаивала, а он говорил по этому поводу: “Какое всепрощение!” <…>

У Е. П. был крокет, и они иногда с увлечением играли в эту игру, теперь уже вышедшую из моды, но к которой Даня был пристрастен еще в детстве. В игре проявилась еще какая-то сторона Даниного темперамента. Однажды он “промазал” (видимо, какой-то ответственный ход) и от досады так стукнул молотком о землю, что сломал его! А потом очень “угрызался”… Да он и вообще склонен был “угрызаться”, иногда даже из-за пустяков»³⁰⁴.

Проферансова, по словам Ирины Усовой, «немного знакомая с оккультизмом», заметила как-то, что у Андреева такая походка, какая «бывает у людей, отмеченных некой сверхчеловечностью»³⁰⁵. Ровесница и подруга Марии Васильевны, Проферансова жила в Малоярославце в ссылке. Ее в 1937-м приговорили за недоносительство на сына «к трем годам лишения права проживания в 15-ти пунктах»³⁰⁶. Бывшего мужа Проферансовой, а затем сына осудили по делу анархистов-мистиков. Им вменялась принадлежность к мистической организации «Орден тамплиеров». Оба погибли: муж в ссылке, сын в лагере.