Даниэль Деронда

Так говорил благородный сэр Хьюго в глубоком возмущении оттого, что молодая красивая вдова Хенли Мэллинджера Грандкорта стала обладательницей жалких двух тысяч фунтов в год и дома в безнадежно испорченной угледобычей местности. Разумеется, священнику подобный доход казался менее убогим, однако в этом разговоре он значительно острее, чем баронет, осознал унижение, которому подверглась как сама Гвендолин, так и ее ближайшие родственники из-за открытого – более того, демонстративного – признания связи Грандкорта с миссис Глэшер. Подобно всем примерным мужьям и отцам мистер Гаскойн воспринял оскорбление умом женщин, которых оно затронуло особенно остро. Таким образом, испытанное в момент разговора раздражение оказалось значительно легче того, которое достойный пастор испытал, передавая суть завещания миссис Дэвилоу и думая о непосредственной реакции Гвендолин, когда бы матушка ни сочла нужным сообщить ей новость. Почтенный священник пребывал в невинной уверенности, что племяннице ничего не известно о существовании миссис Глэшер. В отличие от дядюшки матушка Гвендолин сразу нашла объяснение многим словам и поступкам дочери, до и после помолвки казавшимся загадочными, и пришла к выводу, что каким-то непостижимым образом бедняжка узнала о существовании любовницы и детей. Она возлагала большие надежды на сердечное откровение Гвендолин по пути в Англию. Возможно, именно тогда удастся узнать, насколько далеко простиралась осведомленность Гвендолин, и подготовить ее к грядущему разочарованию. Однако хлопотать ей не пришлось.

– Полагаю, мама, ты не ждешь, что теперь я стану богатой и знатной, – заявила Гвендолин вскоре после разговора матери с мистером Гаскойном. – Не исключено, что я вообще ничего не получу.

Испуганная неожиданным замечанием, миссис Дэвилоу ответила после минутного размышления:

– Нет, дорогая, кое-что ты получишь. Сэр Хьюго знает о завещании все.

– Это ничего не решает, – резко возразила Гвендолин.

– Напротив, дорогая. Сэр Хьюго сказал, что ты получишь две тысячи фунтов в год и дом в Гэдсмере.

– То, что я получу, зависит от того, что я приму, – ответила Гвендолин. – Вы с дядей не должны пытаться навязать мне свое мнение. Ради твоего счастья я сделаю все, что смогу, но только не лезьте в мои отношения с мужем. Тебе достаточно восьмисот фунтов в год?

– Более чем достаточно, дорогая. Совершенно необязательно давать так много. – Миссис Дэвилоу помолчала и спросила: – Тебе известно, кому предназначены поместья и остальные деньги?

– Да, – ответила Гвендолин и взмахнула рукой, показывая, что не желает говорить на эту тему. – Мне известно все. Решение абсолютно правильное; больше об этом не упоминай.

Матушка молча отвела взгляд, погруженная в размышления. Какое отчаяние, должно быть, пережила дочь и сколько страданий ей предстоит вынести в одиночестве молчания! Гвендолин наблюдая за матерью и слегка сожалея о собственной категоричности, попросила:

– Сядь возле меня, мама, и не страдай так безутешно.

Миссис Дэвилоу послушалась, напрасно пытаясь скрыть подступавшие слезы. Гвендолин доверчиво склонилась к ней:

– Я собираюсь стать очень умной. Да, правда. И доброй. Такой доброй, милая старенькая мама, что ты меня не узнаешь. Только не плачь.

Гвендолин уже решилась спросить Деронду, следует ли принять деньги мужа и можно ли ограничиться суммой, необходимой для поддержки матери. Ради высокого мнения Деронды бедняжка была готова сделать все, что угодно.