Даниэль Деронда

Говоря это, Деронда живо представил первую встречу в книжном магазине и свое холодное равнодушие к пророческой убежденности странного человека. Радуясь возможности удовлетворить сокровенное ожидание друга, смотревшего так, как смотрит терпеливый наблюдатель, наконец-то увидевший на скале свет маяка, Деронда продолжил с новым пылом:

– Только благодаря вашему вдохновению я различил в тумане то, что может стать главной целью моей жизни. Вы придали форму неясному стремлению – унаследованному от многих поколений предков результату страстных размышлений, особенно ярко воплотившихся в идеях моего деда. С тех пор как начал читать и думать, я постоянно мечтал о служении высокой цели. Вы показали мне эту цель: объединить наш народ, вопреки ереси. Вы сказали: «Религия объединила нас, прежде чем разъединила. Создала народ, прежде чем сотворила раббанитов и караимов». Теперь я готов попытаться возродить единство, готов воплотить в жизнь ваши идеи. Провал не станет постыдным. Постыдно не приложить усилий.

– Ты – мой брат, вскормленный грудью моей матери, – заключил Мордекай и откинулся на спинку кресла с выражением спокойного ликования после успешно завершенного труда.

Чтобы по достоинству оценить воздействие страстного признания Деронды, необходимо вспомнить его недавнюю сдержанность, осторожный отказ от преждевременного согласия или иллюзорных обещаний. Именно серьезное, честное отношение придало искреннему высказыванию клятвенную торжественность, очевидную как для него самого, так и для Мордекая. Майра пережила столь же сильное, хотя и несколько иное впечатление: в отличие от брата, ее удивило неожиданно выраженное Дерондой чувство близости к своему народу. Забрезжил рассвет, способный развеять мрачные предчувствия.

После недолгого отдыха Мордекай снова заговорил:

– Союз наших душ уже зародился. Он ждет лишь кончины бренного тела, чтобы обрученные связали себя священными узами. Тогда все, что принадлежит мне, перейдет к тебе. Не называй моим ничего из написанного мной, Даниэль. Хотя наши учителя говорили, что следует назвать имя автора, и правило их верно, оно не затрагивает добровольного слияния душ, наполняющего мысль, как наполняются чистые воды там, где чистота и полнота неразделимы. Я оценил все, что создал, и хочу, чтобы тело, которому я отдал свою мысль, исчезло так же, как исчезнет это смертное тело. Но пусть мысль возродится в наполненной душе, которая станет твоей.

– Не требуйте от меня обещания, – с улыбкой возразил Деронда. – Прежде я должен изучить рукописи и найти в них особые причины считаться моими. Пока еще рано об этом говорить: ученичество мое лишь начинается.

– Я не стану требовать обещания до тех пор, пока ты сам не увидишь причину, – ответил Мордекай. – Но в течение долгих лет моя надежда – нет, уверенность – заключалась не в том, чтобы несовершенный образ моей мысли, подобный робкой попытке неопытного художника воплотить божественный образ, смог жить собственной жизнью. Я надеялся, что мои видения и страсти перейдут к тебе. Да, к тебе. Разве не в тебе я сразу узнал того, о ком мечтал? И все же суди сам и сам принимай решение, ибо моя душа счастлива и спокойна. – Мордекай помолчал и продолжил другим тоном: – Что повлияло на решение твоих родителей? – Однако тут же одернул себя и добавил: – Нет-нет, не прошу говорить о других, если это не доставит тебе удовольствия.

– Со временем вы узнаете все, – ответил Деронда. – Но сейчас лучше расскажите о себе и о том, что произошло после моего отъезда. Вижу, что-то случилось: Майра глубоко расстроена.

– Сегодня случилось несчастье. Долг, который казался далеким, внезапно вернулся, предстал перед нами и не вызвал радости, а породил страх, который мы вынуждены признать. Однако в данную минуту ничто не гнетет нас зримо, так что давайте отложим неприятный разговор и представим, что сегодня вечером начинается праздник, которому мы должны принести плоды радости, не омраченные печалью.

Деронда догадался, на какое именно горе намекает друг, но не проронил ни слова.

– Я должен покинуть ваш дом, – обратился он к Майре, – но только после того, как принесу драгоценную шкатулку и вручу ключ от нее Мордекаю… нет, Эзре. Можно мне отныне называть вашего брата Эзрой?

– Пожалуйста, называйте его Эзрой, – тихо ответила Майра и опустила глаза.

Действительно ли поведение Деронды изменилось, или разница существовала лишь в ее чувстве? Переживания нескольких последних часов утомили Майру, а голод и усталость лишили сил. Заметив бледность и смущение любимой, Деронда ощутил стремление утешить, однако не осмелился. С усилием улыбнувшись, Майра подала на прощание руку. И все.