Последнюю фразу Деронда произнес с решимостью. Он чувствовал, что в недалеком будущем различия между ним и сэром Хьюго проявятся более отчетливо, чем когда бы то ни было. Баронет бросил на него быстрый цепкий взгляд и, тут же отвернувшись, продолжил путь. После короткого молчания он ответил:
– Я давно ждал от тебя чего-то необыкновенного, Дэн. Но, ради бога, не впадай в эксцентричность! Я готов принять любое мнение, в корне отличное от собственного, но только если это мнение не того, кто ведет себя как сумасшедший. Каждый, кто рассчитывает на серьезное отношение окружающих, обязан держаться в стороне от мелодрамы. Пойми меня правильно. Я вовсе не подозреваю, что ты сошел с ума, а лишь предполагаю, что ты мог с легкостью увлечься человеком со странностями, особенно если он нуждается в защите. Ты наделен страстным сочувствием к тем, кого забрасывают камнями. Мне тоже жалко этих людей, однако предпочитаю держаться от них в стороне. И все же я не прошу спешить с откровениями. Когда примешь решение и тебе понадобятся деньги, ты получишь доступ к тем шестнадцати тысячам фунтов, которые накопились на твоем счету сверх ежегодного дохода. Полагаю, что теперь, когда я приехал, ты хочешь как можно скорее вернуться в Англию?
– Прежде я должен отправиться в Майнц, чтобы забрать шкатулку деда и, если получится, встретиться с его другом, – ответил Деронда. – Шкатулка хранится в банке уже двадцать лет, и мне не терпится поскорее ею завладеть, как будто именно сейчас возникла опасность ее утраты. Возможно, я нервничаю оттого, что после отъезда матушки задержался здесь и не смог сразу исполнить наказ. И все же я не жалею о промедлении: если бы не я, то рядом с миссис Грандкорт не оказалось бы никого, кроме слуг.
– Да-да, – отозвался сэр Хьюго. – Но я надеюсь, что ты не собираешься поставить мертвого иудея выше живого христианина.
Деронда покраснел, но воздержался от ответа. В этот момент они как раз вошли в отель.
Глава III
Как только Деронда предоставил письмо в банке на Шустерштрассе, в Майнце, и спросил, нельзя ли видеть Джозефа Калонимоса, его немедленно проводили в небольшую комнату, где за столом, разбирая письма, сидел тот самый человек с белой бородой, который год назад обратился к нему во франкфуртской синагоге. На его голове красовалась та же самая старая фетровая шляпа, рядом стоял чемодан, а на чемодане лежали плед и пальто. При виде Деронды он встал, однако не подошел и руки не подал. Пристально глядя на гостя маленькими проницательными глазками, он произнес по-немецки:
– Хорошо! Теперь, молодой человек, вы обращаетесь ко мне.
– Да, обращаюсь к вам с почтением, как к другу моего деда, – ответил Деронда. – И чувствую себя в долгу за внимание, которое вы ко мне проявили.
Теперь Калонимос подал руку и сердечно спросил:
– Итак, вы уже не сердитесь на то, что оказались не англичанином?
– Напротив. Я искренне вас благодарю: вы спасли меня от невежества относительно родителей и сохранили оставленную дедом шкатулку.
– Садитесь, садитесь, – торопливо сказал Калонимос и, указав на стоявший рядом стул, сел за стол.
Сняв шляпу и поглаживая белую бороду, он испытующе посмотрел в молодое лицо. Торжественность момента не ускользнула от живого воображения Деронды. Рядом сидел человек, по-прежнему связанный узами горячей дружбы с дедом, еще до рождения внука видевшим в нем духовного последователя. Пристальный взгляд Калонимоса он выдержал с восторженным, благоговейным страхом.
Калонимос заговорил на иврите, цитируя один из прекрасных гимнов литургии:
– «Пусть твоя доброта к будущим поколениям останется столь же великой, как доброта к поколениям прошлым». – Немного помолчал и обратился к Деронде: – Молодой человек, я рад, что еще не отправился в путешествие; вы появились в самое подходящее время. В вас я вижу моего друга в дни его молодости. Вы больше не отворачиваетесь от своего народа, не отвергаете в гордом гневе прикосновение того, кто назвал вас иудеем. Напротив, теперь сами с благодарностью ищете родства и наследия, отнятого в результате греховного замысла. Вы пришли с распахнутой душой, чтобы провозгласить: «Я – внук Даниэля Каризи». Так ли это?
– Несомненно, так, – подтвердил Деронда. – Но позвольте заметить, что я никогда не был склонен презирать иудея лишь потому, что он иудей. Вы, конечно, понимаете, что я не мог признаться постороннему человеку в том, что ничего не знаю о своей матери.