Даниэль Деронда

Рекс вскочил, как будто в комнату влетело пушечное ядро. Анна с тревогой посмотрел на него, и он, тотчас совладав с чувствами, спросил:

– Могу ли я чем-нибудь помочь, тетушка? Например, передать отцу ваш ответ?

– Да, дорогой. Скажи, что я сейчас же начну собираться в дорогу. Он очень добр: предлагает сегодня же отправиться вместе с ним в Геную. Я ни за что на свете не отложу поездку хотя бы до завтрашнего утра. Спасибо ему за то, что не медлит. Джокоза и Эллис, помогите сложить вещи. Слава богу, Гвендолин не пострадала, но, должно быть, больна.

Рекс и Анна поспешили на залитую солнцем улицу. Всю дорогу до дома оба молчали. Анну тревожило, не разбередит ли это известие едва зажившую рану в сердце брата, а Рекс боролся с потоком чувств, неожиданно нахлынувших вновь. У ворот дома он наконец проговорил:

– Нэнни, прошу тебя передать отцу слова тетушки. Если я немедленно ему понадоблюсь, позови. Я задержусь в саду минут на десять.

Кто способен признаться, что никогда не чувствовал эгоистичного удовольствия от чужого злоключения, горя или даже смерти, рисующего для него благоприятные последствия? Достижение желанной цели или наследство – самый обычный повод для подобного искушения, который, однако, порою рождает стыд и презрение к самому себе. Для Рекса стыд стал самым главным, самым мощным чувством, окрасившим в отвратительные цвета все поспешные видения возможных последствий того обстоятельства, что Гвендолин снова свободна, тем более что любой всполох надежды сразу уничтожался осознанием существенных препятствий. Образ свободной Гвендолин тут же затмевал образ Гвендолин богатой, благородной, окруженной поклонниками. Если в прошлый раз она с негодованием отвергла его чувство, то на каком основании ее сердце могло открыться ему навстречу в будущем?

Эти мысли, которые хотелось остановить и упорядочить, напоминали тревожный колокольный звон. Убежать от них не удавалось. За последний год Рекс с большим трудом сумел обрести душевное спокойствие, и вдруг оказалось, что трех слов достаточно, чтобы в один миг свести на нет все усилия и снова повергнуть его в отчаянную страсть, которую сам он считал не просто бесполезной, но и разрушительной. В эту минуту неуместный чувственный порыв вызывал глубокое отвращение. Простим бедного Рекса. Прошло немногим больше полутора лет с тех пор, как лукавый малыш пронзил его стрелой, отравленной коварным ядом длительного действия. Разочарование в юношеской любви приводит к последствиям столь же непредсказуемым, как ветряная оспа: одного превращает в некрасивого гения; другого делает не столь уродливым, но более глупым; у третьего отнимает красоту, но не влияет на состояние ума, а большинство оставляет без видимых изменений. Результат зависит не столько от самого факта разочарования, сколько от натуры влюбленного и силы чувства.

Любовь Рекса отличалась той внезапной, всепроникающей, мощной силой, которую знали и воспевали древние, своим творчеством давая пример для подражания многим нашим современникам, чьи чувства вовсе не обладают столь пылким, демоническим характером. Осознание, что все твое существо подчинено другому человеку, что ты находишься в плену его образа независимо от его достоинств, питаешь влечение тем более острое, чем трагичнее муки, причиненные жестокой несправедливостью, – такова форма любви, в слабом человеке граничащая с неудержимой слепой страстью, не ведающей вдохновенного восхищения. Однако когда эта могучая сила овладевает натурой не грубой и косной, но возвышенной и готовой пойти на благородный риск, она способна породить преданность, достойную определения «божественная» в том истинном смысле, который придавали этому слову древние. Флегматичная рассудительность при виде подобных необъяснимых чувств осуждающе качает головой, однако они существуют столь же неопровержимо, как ветры и волны, то несущие кораблекрушение, то награждающие великолепным путешествием.

Подобная страсть жила в душе доброго сильного Рекса, и он принял ее, как принимают дорогое, но беспомощное существо. Однако он решил, что жизнь не должна обеднеть из-за того, что определенный вид счастья был для него недостижим. Больше того, он начал жизнь заново, пересмотрев и подсчитав оставшиеся у него сокровища, и даже ощутил прилив энергии, подобный тому, который появляется, когда перестаешь опасаться собственной неосмотрительности.